– Насчет нас не беспокойтесь, – вел далее Бонис. – Выберемся! Я тут работу уже начал, дело трудное, но решаемое.
То, что усач не тратил время зря, девушка уже убедилась. Прежде всего, ей удалось к нему попасть. Выйдя из лифта, она подошла к сидевшему у телефона охраннику, дабы попроситься обратно в камеру. Тот на странном, но все же понятном французском охотно взялся проводить, но пояснил, что согласно вновь поступившему приказу «демуазель Верлен» имеет право гулять по коридору в любое время. Двери камеры закрываться не будут, но для посещения иных гостей «боковушки» требуется особое разрешение. Мод очень хотела повидать Веронику, но вовремя вспомнила о сквернослове с гитарой.
Охранник быстро оглянулся и вполголоса заметил, что к «мастеру Бонису» зайти можно и так. Но сначала надо поставить аппаратуру на профилактику.
– А чтобы не подслушивали! – усач довольно хмыкнул. – Мы об этом с ребятами быстро договорились. Помните, что наш Арман насчет Французской революции говорил? Старый порядок, есть сеньоры, а есть вилланы. А я, мадемуазель, из вилланов виллан, чистых крестьянских кровей. Вот и сошлись помаленьку. Которые нас охраняют, они даже не полицейские, рабочие, их сюда посменно ставят, вроде как на вахту. Ну, и гитара помогла. «Вспышку» нашу, кстати, в одном из ангаров пристроили, вроде бы с ней все в порядке… Так чего там с девушкой этой, с Вероникой?
Выслушал, не перебивая, подумал – и кивнул на гитару.
– А пойдемте-ка песенки попоем!
* * *
Когда аплодисменты стихли, усач раскланялся, отхлебнул из стаканчика и объявил:
– Перерыв, ребята! Пусть пальцы немного отдохнут.
Слушатели – охрана в полном составе – понимающе закивали. Кто-то выудил из-под кресла очередную бутылку с этикеткой на неизвестном языке.
– А можно и мне гитару? – внезапно попросила Вероника.
В ее камеру вход был строго-настрого запрещен, однако старшой охраны вовремя вспомнил, что подследственной Оршич позволено посещать часовню, естественно, вместе с сопровождающим. Таковые немедленно нашлись, часовня же, совмещенная с комнатой отдыха, находилась в самом конце белого коридора. Там и устроились, предварительно заблокировав входные двери и выключив все ту же «аппаратуру». Мод подивилась такой простоте, но старшой пояснил, что система охраны новая и вечно дает сбои. Оформят очередным рапортом – и все дела.
К «подследственной Оршич» отношение здесь было особое, очень уважительное, с немалой долей сочувствия. Эксперт Шапталь вспомнила о портрете на парадной лестнице. Непростая попалась ей соседка.
Гитару вручили, Бонис поспешил освободить кресло. Синеглазая взяла инструмент, положила пальцы на деку и взглянула на слушателей.
– «Южный ветер», демуазель Оршич, – попросил кто-то. Девушка кивнула, коснулась струн…
Южный ветер
рассвет приносит.
Ждем команды –
и улетаем.
Наше танго –
под небесами.
Ты ведущий,
а я ведомый…
Мод почувствовала, как кто-то взял ее под локоть. Обернулась. Жорж Бонис приложил палец к губам и кивнул в сторону двери.
Мы станцуем
за облаками,
Ты вернешься,
а я останусь.
В небе чистом
найду себе покой.
Ах, где найти покой?
Выйдя в коридор, усач достал пачку сигарет, размял одну, прикусил зубами. Оглянулся.
– Не знаю даже, мадемуазель, говорить, или нет. Дело вы затеяли доброе – человека от смерти спасти. Но, как я понял, Арман наш первый это предложил?
Закурил, головой покачал.
– Не по нему девица. Из разного слеплены. Что понравиться могла, понимаю, но чтобы замуж, да еще без наследства остаться? Не тот мсье Кампо человек, уж извините меня. Всем хорош, только очень уж себе на уме.
Ты и я
любили небо,
Но ты с землей
не смог расстаться,
Свобода на весах,
и в наших небесах,
Останусь я одна!
– Не верите, Жорж?
– Не верю.
6
То, что никто никуда не убежит, Лонжа понял сразу, как только началась погрузка в вагоны. Те оказались очень похожи на памятный ему арестантский, с зашитыми металлом окнами и при охране. Не «эсэсы», солдаты в фельдграу, но строгие и почему-то очень злые. Рассадив всех по скамейкам, старшой начертил мелом на полу ровную линию перед тамбуром. Взглянул многозначительно и рассадил по ближайшим скамейкам подчиненных. Противоположный выход оказался намертво закрыт.
Взводный унтер-офицер остался на платформе. Попрощался вежливо, но без улыбки и счастливого пути не пожелал. Конвоиры закрыли дверь, и старшой нехотя, словно сквозь зубы, принялся разъяснять правила. Разрешалось сидеть и лежать, но не занимать проход. Разговаривать можно тихо, не петь и не курить. Вставать лишь по одному, в туалет – с сопровождающим. Вода будет, но только два раза в сутки. То, что здесь не шутят, стало ясно, как только кто-то попытался закурить. Конвоир подошел и без лишних слов ударил прикладом.
Больше часа стояли, но вот послышался резкий свисток паровоза, и вагоны неспешно тронулись. Началась новая жизнь, еще одна.
Лонжа нашел место в самой середине вагона. Получилось это случайно, и уже потом он вспомнил прощальный совет Столба. То, что предложил герр обер-фельдфебель, было не так и глупо, но не Пауль и не Рихтер уже начал понимать, что игра ведется по совершенно неизвестным правилам. В наглухо закрытом вагоне везут не солдат, им ни разу не дали в руки оружие. Если и вправду на войну, значит, «ублюдки» нужны для чего-то совершенно иного. Думал он об этом неоднократно, но ниточка-мысль всякий раз обрывалась. Грузчиков и посыльных проще найти на месте, чем вытаскивать из «кацетов». А главное, Рейх посылает в Трансильванию самых лучших, чтобы испытать в деле. Бывшие узники менее всего напоминают добровольцев. На реальной войне конвоиры за всеми не уследят.
– А знаешь, Рихтер, почему мы бежать не хотим? – внезапно спросил дезертир Митте, он же Ганс Штимме, пристроившийся под боком. – Нам самую чуть, но жить позволили. Вдохнули мы воздуха, сахаром закусили – и умирать расхотелось. Я и сам не желаю, чтобы по-глупому. Доедем до фронта, осмотримся, а там уже и помозговать можно. Согласен?
Он молча кивнул, хотя думал совсем иначе. Неведомое начальство это и само понимает и наверняка уже нарезает резьбу на анкерных болтах.
Поезд то ехал, то подолгу стоял, многие, не тратя времени даром, уснули. Время словно застыло, незаметно вздрагивая в такт рельсовым стыкам. Часов ни у кого не было, охрана на вопросы не отвечала, и в вагоне воцарился вечный поздний вечер, нестойкие сумерки на пороге ночи. Сколько уже проехали, никто не знал, и нежданная новость просочилась лишь после того, как Лонжа успел вволю выспаться, впервые за долгие недели.
