Ты дал мне кров и связку дров,
когда с порогов и дворов
достопочтенных торгашей
меня выгоняли взашей.
Не бог весть что – согреть того,
кто замерзает в холода,
но я запомнил навсегда
тепло очага твоего.
На сегодня работа закончена, полотна отобраны, отправлены на почту, шеф завтра получит очередную телеграмму. Можно просто смотреть в огонь, ни о чем серьезном не вспоминая и не пытаясь ничего решать. Еще успеется…
Когда, овернец, в свой черёд
тебя Господь наш приберёт,
твой чистый дух да будет сущ
среди райских кущ…
– А дальше? – удивилась она, заметив, что усач прячет гитару. Бонис улыбнулся, развел крепкими ладонями.
– Пока еще не придумал, мадемуазель. Это про моего квартирного хозяина, без него я бы в Париже пропал. Хочу что-то большое написать, чуть ли не поэму.
– «Илиаду», – непонятно в шутку или всерьез согласился Кампо, не отрывая взгляда от записей. – Вы, Жорж, единственный из нас, заняты чем-то полезным. Кулинара из меня явно не получилось, вообще, не при вас, французах, сказано, здешняя кухня совершенно не вдохновляет. Все протертое, взбитое, ненастоящее, потерявшее вкус.
Девушка невольно вздрогнула. «Не при вас, французах». Акцент, обычно незаметный, внезапно стал резким, лающим.
– А так оно и есть, Арман, – ничуть не обиделся усач. – От бедности это. Я ведь про дрова не зря спел, в иной деревне неделями без огня жили. Очаг только у богатеев и горел. Вот и пристрастились к затирухам.
Красавчик закусил губу.
– Все равно я вас обидел. Извините! Настроение, признаться, не из лучших. А еще на твои картины насмотрелся, Мод. Но тут уже не Франция виновата, у нас этой… субстанции хоть грузовиками вози. Гитлер – сволочь и ублюдок, но здесь он в чем-то прав.
– Моя очередь, значит, – кивнула эксперт Шапталь. – Тебе серьезно ответить?
Кампо дернул плечами.
– Может, не надо? – осторожно заметил Бонис. – Ну, захотелось богатеям в Париже этой… субстанции, вот мы ее и собираем, вроде как золотари. А что? Всякий труд почетен.
Мод невольно сглотнула.
– А то, что с души воротит, не беда, перетерпим. Вот, наша мадемуазель Шапталь, молодцом держится.
– Кидаю лопату за лопатой, – согласилась девушка. – Дело не во Франции и не в Германии. У меня был хороший учитель, очень умный человек. Он считал, что все началось еще до Великой революции. Случилось то, что можно назвать «Гибелью богов» – есть, если помните, такая опера у Рихарда Вагнера…
Она покосилась в сторону красавчика, но тот намека не понял. Или сделал вид. Про визит нибелунга она, конечно, рассказала, но Кампо воспринял новость без малейших эмоций.
– Раньше верили и знали, что наш мир – многослойный, состоящий из очень многих миров. Одним из них была мифология, она и питала настоящее искусство. А потом миф исчез, осталась плоская реальность – как стена, как груда кирпичей. Все стало слишком понятным и осязаемым. Имитировать веру невозможно, в любом случае это будет подделка, а рисовать одну и ту же стену, кирпич за кирпичом – скучно. В конце концов пришел Малевич и написал «Черный квадрат». Своего рода декларация: искусство кончилось! Глобальная деформация, слом, кубики с пятнышками. А если так, то все позволено. Дадаизм, сюрреализм – и поскакало…
– Между прочим, мир не один, – очень серьезно заметил Бонис. – И мы все это с вами видели. Так что берите кисть, мадемуазель, и забудьте про пятнышки с кубиками.
Девушка грустно улыбнулась. «Мод Шапталь» – желтой охрой в правом нижнем углу. Последняя картина…
Усач вновь взял гитару, поглядел на свою спутницу, еле заметно улыбнулся.
Пусть этой песне грош цена,
она тебе посвящена,
тебе, хозяйка, что в мешок
мне сунула хлеба кусок,
глоток воды в сенях дала,
когда в других дворах села
смотрела свора обирал,
как с голоду я умирал.
Если это и был намек, то эксперт Шапталь его не поняла. Мир, ее собственный мир, за последние недели стал и вправду неимоверно сложен, да так, что и не разобраться. От острого звездного огня в черной пропасти Космоса до темной пропасти в ее сердце. И не было уже мельниц, расчертивших своими крыльями небо-циферблат, молчали ключи в сумочке, а впереди нет ничего – и никого. Наследство прóклятого деда, не отказаться и не отдать другому.
Не бог весть что – призреть того,
с кем ходит об руку нужда,
но я остался навсегда
в долгу у куска твоего.
Когда, хозяйка, в свой черёд
тебя Господь наш приберёт,
твой чистый дух да будет сущ
среди райских кущ.
Перед сном Арман Кампо попросил показать карту маршрута. Смотрел долго, но так ничего и не сказал. Мод не стала переспрашивать. Все шло по плану, после Лиона путь лежал на восток.
Швейцария, Лозанна, кантон Во.
3
Они встретились в час дня там же, где и в прошлый раз, у подножия каменной лестницы, ведущей в бывший королевский дворец, разжалованный в почтамты. Лонжа был весел, одарил сержанта букетом белым хризантем, и они, взяв здесь же, на Макс-Йозеф-плац, такси поехали, как и положено новобрачным, развлекаться. Луг Терезы, место ежегодных мюнхенских Октоберфестов, огромное колесо обозрения, легкий свежий ветер, белые перистые облака в зените.
Никто даже не спросил, чем был занят каждый из них утром. День казался слишком хорош, хризантемы прекрасно смотрелись на фоне серого платья, а с вершины медленно движущегося колеса прекрасно виден Мюнхен, единственный, неповторимый, незабываемый.
Ему двадцать три, ей на два года меньше. Оба выжили.
* * *
– Так и договоримся, герр Первый. Конспирация не слишком серьезная, но не стоит лишний раз повторять фамилии и титулы. Надеюсь, никто не будет в обиде.
В комнате с яркими витражными окнами их собралось трое. Одного Лонжа знал, с другим познакомился уже здесь. Оба намного, чуть ли не вдвое старше, и считаться в этой компании Первым было очень неуютно.
Солнце только-только встало, лучи, пробиваясь сквозь цветное стекло, оживляли старые, много повидавшие стены.
– Мы все решились, герр Первый. Нас не требовалось убеждать, все мы – преданные слуги дома Виттельсбахов. Но есть и другие, особенно среди тех, кто не помнит правильные времена. Что нам им сказать? Просто «честь» и «верность» – этого, к сожалению, мало.
Герр Второй – самый старший, его Лонжа помнил с самого детства. Давний друг покойного деда.
Что сказать?
