В воскресенье около полудня Горбачев зашел к своему приятелю-ставропольцу, отмечавшему 50-летие. Прошло шесть часов, а гости и хозяева, давно уже наевшись и напившись, продолжали по русскому обычаю чествовать юбиляра. Разговор вращался в основном вокруг вопроса: кого же назначат на пленуме в понедельник новым секретарем ЦК по сельскому хозяйству? Как вспоминал Горбачев, областные секретари вроде него обычно знали, “кто на подходе”, иногда с ними по таким вопросам даже заранее советовались, но “на сей раз консультаций не было”. Между тем главный помощник Брежнева Константин Черненко весь день разыскивал Горбачева. Через несколько часов из кабинета Черненко позвонили в квартиру горбачевского друга, но его маленький сын поднял трубку и, услышав, что к телефону требуют человека с незнакомой фамилией, сказал, что такой здесь не живет. Наконец, почти в шесть вечера приехал еще один гость, осведомленный о том, что творится, и сказал Горбачеву, чтобы тот немедленно позвонил в кабинет Черненко. “Вас вызывает генеральный секретарь. Нас с работы повыгоняют…” – услышал он и ответил: “Хорошо, сейчас приеду”.
Черненко ждал его. Горбачев, обычно всегда трезвый, попробовал объяснить, что сейчас слегка навеселе из-за юбилея у “земляка”, но Черненко не был настроен говорить о пустяках: “Завтра на пленуме Леонид Ильич собирается внести предложение об избрании тебя секретарем ЦК партии. Поэтому он и хотел встретиться с тобой”. Брежнева на месте уже не было. Горбачев ожидал, что Черненко скажет еще что-то о его новом назначении, но тот молчал. Черненко в Кремле называли молчуном, вспоминал Горбачев и попутно замечал: “…таких людей нередко воспринимают как сдержанных, даже скромных, на их фоне люди иного склада и темперамента, вроде моего, могут казаться претенциозными”. Излишние претензии и амбиции считались дурным тоном, хотя (или, напротив, потому что) были свойственны большинству советских руководителей. Поэтому Горбачев сразу же выразил сомнение, “достаточно ли продумано решение о моем избрании”. Сказал, что не уверен, “потянет” ли такую работу. Черненко на это ответил: “Потянешь, не потянешь – не о том речь, а о том, что Леонид Ильич тебе доверяет. Ты понял?”
Горбачев вернулся в “Россию”, в свой гостиничный номер, и стал любоваться нарядно подсвеченным Кремлем. “В эту ночь мне заснуть не удалось. Не зажигая света, придвинул кресло к окну – прямо передо мной парили в ночном небе купола собора Василия Блаженного, величественное очертание Кремля… Видит Бог, о таком назначении я не думал!”
[476]
Конечно, Горбачев понимал, что шансы на повышение у него высокие. За три месяца до этого неожиданно умер в 60 лет от сердечной недостаточности его давний заступник Федор Кулаков. А еще раньше кандидатура Горбачева обсуждалась на предмет выдвижения на другие важные должности в Москве – его могли назначить заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС, министром сельского хозяйства СССР и даже генеральным прокурором СССР. Все эти предложения Горбачев отверг. Он слышал, что “кое-кому” в Кремле “нынешний ставропольский секретарь с его независимым характером не по душе”. Но слышал он и то, что его держат на примете, как “топор под лавкой” (по выражению одного из членов ЦК), для решения более важных задач
[477].
О серьезной конкуренции речь не шла. Другим кандидатом на пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству был Сергей Медунов, партийный начальник Краснодарского края – западного соседа Ставрополья. Краснодарский край, по площади сопоставимый со Ставропольем, был заселен гораздо плотнее и производил вдвое больше зерна. Сам Медунов был опытный агроном, кандидат экономических наук, и Брежнев, часто отдыхавший в Краснодарском крае, к нему явно благоволил. Но репутация Медунова говорила не в его пользу: через год после смерти Брежнева его уволят с краснодарского поста и исключат из ЦК КПСС из-за коррупции. А влиятельный покровитель имелся и у самого Горбачева. Почему же выбор пал на него? Из-за “андроповского фактора”
[478].
В августе 1978 года Андропов нарочно приехал отдыхать в Кисловодск одновременно с Горбачевым. В тот раз, вспоминал Горбачев, Андропов меньше говорил о Ставрополье и больше о том, “как складываются дела в стране”, в том числе о внешней политике. А в сентябре Брежнев сделал остановку в Минеральных Водах, когда ехал вручать орден Ленина столице Азербайджана Баку. В специальном поезде его сопровождал Черненко, а на станции их встретили Андропов с Горбачевым. Потом этой встрече придавали особое значение – еще бы: четыре генеральных секретаря, сменившие друг друга по порядку на этом посту, прогуливаются по одному перрону! Но тогда беседа у них никак не клеилась. Подъезжая к станции, Андропов сказал Горбачеву: “Вот что, тут ты хозяин, ты и давай, бери разговор в свои руки”. Горбачев вспоминал потом, что это как раз не требовало особых усилий, так как Брежнев “отключился, не замечая идущих рядом”. Впрочем, он, как обычно, все-таки выдавил из себя вопрос о горбачевской “овечьей империи”, а потом еще спросил, как движется строительство Ставропольского канала. Горбачев почтительно ответил на оба вопроса, но догадался, что Брежнев его не слушает. Зато Андропов поглядывал на своего протеже как-то выжидательно, а преданный Черненко “был абсолютно нем – этакое ‘шагающее и молчаливо записывающее устройство’”. После нескольких оборвавшихся реплик генсек вдруг спросил Андропова: “Как речь?” Позже Горбачев поинтересовался, о каком выступлении спрашивал Брежнев, но Андропов пояснил, что Брежневу просто трудно говорить. Возможно, этим и объяснялась его неразговорчивость на перроне
[479].
За этим последовали новые “смотрины”. На сей раз к Горбачеву наведался Андрей Кириленко, 72-летний член Политбюро, который был ненамного здоровее своего начальника. В 1981 году, зачитывая фамилии новых членов ЦК на XXVI съезде КПСС, он почти все их исказил, хотя специально для него все отпечатали самыми крупными буквами. Лишь после того, как он утратил способность поддерживать разговор и вообще перестал узнавать коллег в лицо, Андропов настоял на отставке Кириленко. А тогда, в 1978 году, Кириленко отправился вместе с Горбачевым в ознакомительную поездку по Ставрополью. Кириленко, отвечавший за машиностроительную промышленность, все время ныл, что сельское хозяйство забирает слишком много техники. “Его высокомерно назидательный тон бил по нервам, – вспоминал Горбачев, – а косноязычие приводило к тому, что разговор с ним превращался в сплошную муку, никак нельзя было понять, что он хочет сказать”
[480].
Такому способному ученику, как Горбачев, подобные “смотрины” не были страшны. Пленум ЦК КПСС, открывшийся 27 сентября, единогласно одобрил его назначение. Потом, стоя рядом с Андроповым, Горбачев выслушивал поздравления от других руководителей, но Брежнев, пивший чай и с трудом державший чашку, только кивнул. Горбачев ждал, что Брежнев вызовет его в Кремль для дальнейшего разговора, но этого не произошло. Тогда он сам, без вызова и без приглашения, отправился к нему на прием. “Не знаю, как мне удастся, но могу сказать одно: все, что умею и смогу, сделаю”, – заявил он генсеку в очередном приступе ложной скромности. Но Брежнев – “не только не втягивался в беседу, но вообще никак не реагировал ни на мои слова, ни на меня самого. Мне показалось, что в этот момент я был ему абсолютно безразличен. Единственная фраза, которая была сказана им: ‘Жаль Кулакова, хороший человек был…’”
[481]
