Мэн Цзиньни наблюдала, как страдающий и обеспокоенный отец с горестными вздохами и завываниями мечется, то забегая в их ветхий дом, то выбегая из него, словно бешеный пес на привязи. И естественно, она понимала, почему — все из-за денег на первый семестр ее обучения в институте. Когда она смотрела на мучения отца и двух младших братьев-школьников, у нее зародилась мысль отказаться от поступления. Но эта мысль промелькнула, как призрак, и исчезла. На смену ей пришла другая: «Я обязательно должна учиться в институте, какую бы цену ни заплатил за это отец или я сама в будущем». В этот момент она еще не понимала, какую цену придется за это заплатить, оставалось лишь полагаться на отца. Только если он сойдет с ума по-настоящему, тогда она решила не поступать.
Почти перед самым рассветом отец внезапно успокоился. Его лицо уже не было таким мрачным, словно он смирился или обрел какую-то надежду. Он переоделся в чистую рубашку и, наказав дочери обязательно дождаться его возвращения, вышел из дому.
Он вернулся, когда солнце стояло уже высоко над горами, и отдал дочери пятьсот юаней со словами:
— Это все, что я смог достать. Значит, на учебу не хватает еще столько же. Вынь из них сто юаней на дорогу, тогда будет не хватать шестисот юаней. Про эти шестьсот юаней ты так скажи в институте: мой отец — чиновник и никогда не будет уклоняться от уплаты долга.
Мэн Цзиньни, которая с нетерпением и тревогой ждала отца, даже не спросила его, где он взял эти деньги, и поспешила в путь. Час она шла пешком по горной дороге до поселкового центра, потом ехала полтора часа на маршрутке до уездного города. Только в два часа пополудни она села в рейсовый автобус до Наньнина. В то время еще не проложили высокоскоростную магистраль от Даяня до Наньнина, поэтому только после пяти вечера она прибыла на станцию Аньцзи в Наньнине. Хорошо еще, что педагогический институт был недалеко, и она успела за десять минут до окончания приема документов прибыть на футбольное поле.
Гуманный институт не выставил ее за ворота из-за нехватки шестисот юаней. Она всего лишь, в отличие от остальных, написала еще заявление с просьбой отсрочить взнос на обучение и получила такие же спальные принадлежности, как и другие.
Когда она вошла в пятьсот третью комнату второго здания женского общежития со свертком в руках, там были семь девушек. Они уже заняли самые лучшие места, для последней из прибывших осталась лишь нижняя полка прямо у двери. Даже сейчас Мэн Цзиньни не считала то место ужасным, наоборот, оно было замечательным.
Лун Мин занимала место прямо над ней.
В тот день все семь девушек уже поужинали и занимались своими делами: умывались, чистили зубы, болтали по телефону. Мэн Цзиньни не помнила, сколько человек поздоровались с ней, но она отчетливо запомнила, как одна из девушек, свесив голову с верхней полки, приветливо сказала:
— Привет! Меня зовут Лун Мин!
— А меня — Мэн Цзиньни.
— Я не знаю, привычно ли тебе спать на нижней полке, я как приехала, выбрала верхнюю, но, если хочешь, можем поменяться.
Мэн Цзиньни и так уже чувствовала тепло, а от этих слов у нее на душе еще больше потеплело, и она произнесла:
— Не будем меняться, мне нравится нижняя полка.
Лун Мин отложила книгу, которую читала, спустилась вниз и помогла Мэн Цзиньни заправить кровать. На ней была модная черная шелковая пижама, волосы коротко острижены, как у модного мужчины, но по своему поведению она была мягкой и чуткой девушкой. Она лучше, чем Мэн Цзиньни, умела заправлять кровать и складывать одеяло, как будто ее этому специально учили. Насколько Мэн Цзиньни помнила, ее мать при жизни никогда не помогала ей заправлять кровать. И подумала: «Почему же эта девушка, с которой я только что познакомилась, помогает мне с таким энтузиазмом?»
Закончив с кроватью, Лун Мин спросила:
— Ты уже ела?
Мэн Цзиньни от волнения ответила:
— Ела.
Ну, раз уж она сказала, что ела, теперь было неловко идти искать, где поесть. К тому же столовая, должно быть, уже была закрыта, а в ресторане еда наверняка ужасно дорогая. Пришлось Мэн Цзиньни терпеть, хотя она за день не съела ни крошки.
В полночь девушка, которая встала в туалет, обнаружила, что Мэн Цзиньни вся в поту, мокрая до нитки катается от боли по кровати.
Остальные девушки собрались уже вести ее в больницу, но она покачала головой и честно сказала:
— Думаю, это от голода, я вчера ничего не ела.
Лун Мин тут же достала свои припасы и стала по кусочку скармливать их Мэн Цзиньни.
Мэн Цзиньни ела эти рассыпчатые, сладкие конфеты и печенье и смотрела на Лун Мин. Она сдержалась и не дала волю слезам, но в глубине души стала считать Лун Мин благородным человеком и своей благодетельницей.
Но еще большее благодеяние ждало ее впереди.
На следующий день Лун Мин вместо Мэн Цзиньни выплатила недостающие деньги за обучение. И всунула Цзиньни в руки свои карточки на питание в столовой, а ее карточки забрала себе.
Гордая и смущенная Мэн Цзиньни спросила:
— Лун Мин, почему ты так поступаешь?
— Потому что у меня тоже были тяжелые времена, и я знаю, что такое нужда. Сейчас я не в тяжелом положении и не нуждаюсь, поэтому хочу помочь тому, кто нуждается. Только и всего.
— Как же мне отблагодарить тебя?
— У меня нет младшей сестренки. Если ты согласна, будь для меня младшей сестрой.
— Сестра! И у меня нет старшей сестры!
Вот так Лун Мин и Мэн Цзиньни стали сестрами. Они и в институте, и за его пределами везде ходили вдвоем, были не разлей вода, не расставались ни на минуту. Поначалу никто не верил, что они стали сестрами. А те, кто все-таки верил, думали, что их сестринская дружба не продлится долго. Ведь они были такими разными: одна — богатая красавица, другая — бедная и некрасивая. Прекрасная яшма и булыжник с помойки. Разве может столкновение двух таких разных камней высечь искру искренней дружбы? А были даже такие, кто говорил, что Лун Мин специально сделала Мэн Цзиньни своей сестрой, чтобы заурядная внешность и бедственное материальное положение семьи Мэн оттеняли ее красоту и богатство, и ничего более.
Как-то раз, в пятницу после обеда, Лун Мин и Мэн Цзиньни куда-то уехали и вернулись лишь в воскресенье вечером.
Болтавшие в этот момент остальные девушки застыли в изумлении, увидев полностью преображенную Мэн Цзиньни.
Ее волосы были завиты, а потом снова распрямлены, после стрижки и разных процедур они выглядели черными, блестящими и мягкими, словно у кинозвезд в рекламе шампуня. Кожа лица также стала намного светлее и красивее, фарфорово-белый цвет скрыл множество недостатков. Мэн Цзиньни, несомненно, сделала пластику лица или как минимум убрала пятна. Брови были выщипаны и вместе с ресницами приведены в порядок. Раньше ее брови были толстые, и волоски росли как попало, а сейчас они стали тонкими и изогнутыми, как веточки ивы. На ресницы невозможно было смотреть — слипшиеся, они напоминали грязную щетку. А сейчас — ресничка к ресничке, они равномерно торчали вверх, напоминая изящный миниатюрный веер, а когда она моргала, казалось, это бабочка машет крылышками. Губы были накрашены красным, как будто печать на удостоверении.
