Кипп моргает, глядя на нее. Кивает. Он всегда отстает от нее на две секунды.
Он дает коридорному две стодолларовые бумажки.
В гараже тихо. Ни души.
– И немножко страха, – советует Анджелина.
– Да, – говорит Кипп. Он берет коридорного за горло. Прижимает спиной к стене. Шипит ему в лицо: – Ты не видел ни ее, ни меня. Не говорил с нами. Ясно?
Коридорный лишается дара речи. Он может только кивать.
– Скажешь про нас хоть слово, я найду тебя вечером, отрежу нос и скормлю тебе. То же самое передай швейцару.
Коридорный, чье лицо покраснело, кивает. Глаза его выпучены, рот распахнут, он с трудом втягивает воздух. Он больше не похож на доктора. Он похож на краснолицую рыбу. Он ничто в своей броской униформе. Большой нуль. Идиот.
Кипп отпускает горло идиота. Сильно бьет его кулаком в живот. Идиот падает на колени.
Кипп оставляет большому нулю двести долларов. Это способ еще больше унизить его. Все равно что сказать, будто он за двести долларов позволил Киппу его избить.
Анджелина и Кипп уходят.
За спиной у них идиота рвет на гаражный пол.
Анджелине будет не хватать таких сценок, когда она убьет Киппа. Ей будет не хватать этого: она любит, когда Кипп показывает людям, как мало они значат, как они ничтожны. Ей нравится видеть, как он бьет их.
32
В два часа, как они и договаривались, Барни ждал Джейн на набережной Оушен-фронт – сидел на ступеньках, ведущих в центр развлечений рядом с пирсом Санта-Моники. Здесь она впервые встретила его этим утром. Барни горбился под тяжестью рюкзака, рядом лежал пакет с его пожитками, а он смотрел вниз, между своих ног, словно на бетоне, в тени от его фигуры, были написаны слова о смысле жизни.
Тем утром, чтобы познакомиться с Барни, она принесла ему тарелку с завтраком из ближайшего кафе, которое по понятным причинам не стало бы обслуживать его, войди он внутрь в своих роскошных лохмотьях, – большинство посетителей поспешили бы уйти с его появлением.
Его интересовало, что стоит за поведением Джейн, но принесенную еду он съел. После пятнадцатиминутного разговора она объяснила, что стоит за всем этим, отсчитала пять двадцатидолларовых бумажек и вложила ему в руку. Она рассказала, что около полудня по парку «Палисейдс» пойдет человек с двумя портфелями и воздушным шариком, привязанным к запястью.
Барни оказался не таким грязным, как выглядел. Руки были не в лучшем состоянии, но достаточно чистыми, и во время беседы он несколько раз смазывал их антибактериальным гелем. Волосы на голове и в бороде, взъерошенные, словно под воздействием сильного электрического заряда, тем не менее не были ни засаленными, ни спутанными. Джейн решила, что он где-то принимает душ или купается в море по ночам.
Одежда Барни и в самом деле была грязной, и Джейн говорила с ним, соблюдая дистанцию в три фута, чтобы ее не обожгло и не состарило раньше времени его ужасное дыхание. Теперь она сидела на одной ступеньке с ним, на таком расстоянии, что его зловоние не доходило до нее.
Он поднял кустистую голову и уставился на Джейн из-под спутанных бровей; на мгновение ей показалось, что он не помнит ее. Его слезящиеся глаза имели цвет выцветшей джинсовой ткани; подобного оттенка она никогда не видела и подумала, что они стали такими от злоупотребления алкоголем и жизненных катастроф, а раньше были темнее.
Глаза Барни не прояснились, но в них возникло понимание.
– Большинство людей обещают и не приходят, но я знал, что вы придете.
– Я ведь должна вам еще сто долларов.
– Вы не должны мне ничего, просто хотите думать, что должны.
– Нона сказала, что вы до смерти напугали Джимми.
– Того парня с детским личиком и шариком? Говнюк. Простите за мой французский. Пожалел доллар для ветерана Вьетнамской войны.
– А вы действительно ветеран Вьетнама, Барни?
– А сколько мне, по-вашему?
– На сколько, по-вашему, вы выглядите?
– Вы настоящий дипломат, черт побери. Я думаю, что выгляжу на семьдесят восемь.
– Не стану с вами спорить.
– А на самом деле мне пятьдесят. Или, может, сорок девять. Но не больше пятидесяти одного. Я под стол пешком ходил, когда война во Вьетнаме была в самом разгаре.
Из кармана куртки он вытащил бутылочку антибактериального средства и принялся мыть руки.
– Вы активно пользуетесь такими вещами, – заметила Джейн.
– Я бы пил его квартами, если бы оно очищало кишки так же, как руки.
– Вы уже обедали?
– Я не ем три раза в день. Мне столько не надо.
– Могу принести что-нибудь из кафе. Вам понравилось то, что я приносила на завтрак?
Барни наморщил бородатое лицо, и Джейн показалось, что он смотрит на нее из куста.
– Я не вычту денег за еду из вашей сотни, – сказала она, давая ему еще пять двадцаток.
Он спрятал деньги, подозрительно оглядываясь, словно воры во множестве собрались у него за спиной, ожидая удобного случая, чтобы перевернуть его вверх тормашками и вытрясти все из карманов.
– С другой стороны, – сказал он, – я не могу позволить себе обидеть даму.
– Чего бы вы хотели?
– Там найдется хороший чизбургер?
– Думаю, найдется. Взять картошку или чего-нибудь другого?
– Один хороший чизбургер и «Севен ап».
Она принесла ему чизбургер в пакетике и бумажный стаканчик, куда вылила среднего размера бутылочку «Севен ап».
– Я попросила добавить немного льда.
Барни украдкой влил в стаканчик немного виски из бутылки объемом в пинту.
– Вы страшная женщина. Так хорошо знаете мужчин.
Он стал есть – молча. Джейн решила, что лучше пока не смотреть на него.
Высоко в небе чайки исполняли ballets blancs
[24]. Они непрерывно кричали, и с близкого расстояния эти крики раздражали бы, но, раздаваясь на большой высоте, обретали некую таинственность и призрачность.
Закончив есть, Барни сказал:
– Вам, конечно, это до лампочки, но знаете, что мне нравится в вас больше всего?
– И что же?
– Вы даете мне деньги и не ворчите, что я трачу их на выпивку.
– Это ваши деньги, не мои.
– Сейчас мало людей, которые не хотят учить тебя всему на свете.
Он выкинул пакетик от бургера и бумажный стаканчик, взял мусорный пакет со своими пожитками.
– Вы не пройдете со мной за пирс? Пока не станет ясно, что никакой жадный пират не преследует меня?
