Но между встречами дни тянулись так медленно, что казались нескончаемыми. Нельзя было ни обмениваться письмами, ни перезваниваться. Порой, оставаясь в одиночестве в своей квартире на улице Кабон, в двух шагах от Дома Фонтеруа, слушая шум большого города, залетающий в открытые окна, Камилла становилась добычей глухого отчаяния. У их любви не было будущего, не было той обманчивой надежности, что так согревала сердца влюбленных пар, которые Камилла часто встречала. Все, что связывало их с Сергеем, — это некое молчаливое согласие, негласный договор, который они заключили раз и навсегда. Но они жили лишь своей хрупкой любовью, родившейся среди бурь Европы, разорванной на части.
Смирился бы отец с этой бессмысленной страстью, ведущей в тупик? А Валентина? Она бы ужаснулась. Если бы не позавидовала…
Камилла в последний раз оглядела себя — как будто перед сражением! Женщина была настроена решительно, но ее сердце снедала тоска. Стоит ей сделать официальное заявление, и выражение лиц пяти управляющих компанией неуловимо изменится. Она сразу же почувствует недоверие. Конечно, из уважения к ее еще живому отцу они постараются не выдать своих чувств и намерений, особенно этот гнусный Филипп Агено, но их сомнения станут почти осязаемы.
Молодая женщина сжала кулаки. Она могла позволить себе выглядеть уставшей, но не сдавшейся, отчаявшейся. С того самого момента, как доктор Фурукс сокрушенно покачал головой, внимательно осмотрев отца, Камилла постоянно мерзла. Решительным жестом она захлопнула свою сумочку.
Идя по коридору третьего этажа, девушка оказалась перед открытой дверью.
— Я не знаю, — раздался рокочущий голос мужчины, беседующего по телефону. — Патрону все хуже и хуже.
Жан Дютей заменил Даниеля Ворма, когда тот вышел на пенсию. Новый управляющий мастерской был уроженцем Вогезов, он отличался решительностью, а его взгляд из-под черных бровей был прямым и честным. Сын животновода, разводящего лисиц, он еще юношей оставил родную деревню, расположенную близ Бальвёрша, чтобы найти работу скорняка в столице. Поступив учеником в Дом Фонтеруа, мужчина быстро продвигался по служебной лестнице: его талант и строгие манеры были по достоинству оценены начальством. Именно Камилла убедила отца назначить Жана на место Ворма. Андре колебался — Дютей казался ему слишком молодым, но Камилла настояла на своем. «Надо двигаться вперед, папа. У нас не так много времени. Нам следует окружить себя людьми, мыслящими смело и по-новому, теми, кто органично вписался в современную эпоху. В противном случае все наши клиенты уйдут к Кристиану Диору и его компаньонам!»
Отец уступил, но не потому что Камилла его убедила, а потому что он с каждым днем становился все слабее. Андре казался уставшим и потерянным. Он никак не мог приспособиться к круговерти послевоенных лет. Когда Камилла говорила ему о духах и всевозможных аксессуарах, о дефиле и рекламе, она видела, что мысли отца витают где-то далеко.
К нему приходили друзья-меховщики, переждавшие войну в Лондоне или Нью-Йорке, но Андре чувствовал на душе лишь пустоту, образовавшуюся после страшной гибели его лучшего друга. Трагическая судьба Макса Гольдмана потрясла Фонтеруа до глубины души. Он не мог простить себе, что не уговорил Макса вовремя бежать из страны. Эта мысль преследовала Андре, стала наваждением. Когда он говорил об этом с Камиллой, она пыталась успокоить отца, но при этом понимала, что Андре страдает не только потому, что никак не может оправиться после убийства нацистами Макса и Юдифи, а потому что уже второй раз за свою жизнь стал свидетелем конца целой эпохи. И на сей раз Фонтеруа не сумел найти в себе достаточно сил, чтобы приспособиться к духу времени.
Не имея возможности ему помочь, Камилла с жалостью смотрела на обожаемого отца, мечтая прогнать его тоску, которая одновременно и пугала ее, и раздражала. «Не стоит взваливать на свои плечи все грехи этого мира, папа!» — порой, отчаявшись, кричала она. Но что могла противопоставить молодая женщина этой агонии разума? Однажды Андре поделился с дочерью своими страхами, сказал, что до сих пор испытывает шок после пережитого в окопах, что этот кошмар с тех пор преследует его. «Как странно, ты не находишь? Почему я все время думаю только о той, предыдущей войне?» И Камилла поняла, что душевную рану Андре получил в юношеские годы, очень давно, и она, любящая дочь, при всем желании не может облегчить боль отца. Единственным, кто, вероятно, мог бы спасти отца от пожирающей его черной меланхолии, была Валентина, и Камилла даже порой ревновала мать, обладающую такой огромной властью. Но Валентина не смогла найти нужных слов. «А искала ли она их?» — как-то подумала взбешенная Камилла.
Молодая женщина прислонилась к стене, будто для того, чтобы перевести дух. В этот момент в коридор вышел Дютей.
— О, мадемуазель!.. Я вас не видел. Как чувствует себя патрон сегодня утром?
Камилла не могла произнести даже слова.
— Мне так жаль, мадемуазель, — вздохнул Дютей, и его широкие плечи поникли. — Месье, ваш отец, необыкновенно хороший человек. Это правда.
— Спасибо, — глухим голосом ответила Камилла.
Она посмотрела на часы.
— Я собрала административный совет, чтобы сообщить, что мой отец умирает. Затем я вернусь на авеню Мессии и буду ждать.
Она замолчала, боясь, что у нее начнут стучать зубы. В дальнем конце коридора раздавались радостные голоса работниц, которые поднимались на последний этаж, чтобы приступить к работе. Камилла была признательна Дютею за его молчание, за то, что он разделяет ее горе и не пытается утешить ее пустыми словами.
Наконец мадемуазель Фонтеруа, собрав все свое мужество, оторвалась от стены. Все еще взволнованная, она обернулась к управляющему:
— Как вы считаете, Дютей, у меня получится?
С серьезным видом мужчина окинул собеседницу взглядом.
— Все будет хорошо, мадемуазель Камилла. Я не сомневаюсь в этом.
Женщина робко улыбнулась, затем развернулась, намереваясь спуститься на второй этаж.
Она медленно шла по коридору с портретами предков на стенах. Когда отца не станет, его портрет займет свое почетное место в этой длинной галерее с красной ковровой дорожкой на полу. Чтобы набраться мужества, Камилла посмотрела на портрет своего дедушки Огюстена. Она хорошо помнила этого упрямца, в котором, будучи еще малышкой, почувствовала ранимую душу. Неужели он так и не оправился после исчезновения младшего сына, которого, как все утверждали, старик почитал наиболее способным, наиболее дерзким из своих детей? Справа от портрета Огюстена висело изображение Леона Фонтеруа: лукавое лицо, светлые волосы — казалось, что дядя внимательно смотрит на племянницу. У каждой семьи имеется своя тайна, а тайна Леона так и не была раскрыта. Только после смерти Огюстена портрет его блудного сына наконец был повешен в этом длинном коридоре. На этом настоял Андре. Он также заставил открыть пустующую комнату Леона в доме в Монвалоне, ту комнату, которая так привлекала маленькую Камиллу своей таинственностью, когда девочка проводила каникулы в имении.
