Маленькая ручка, липкая от мороженого, проскользнула в ладонь Андре.
— Я полагаю, что нам лучше вернуться, Петер, — тихо произнес Фонтеруа.
— Что это такое, месье? — спросил мальчик, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в голосе.
— Я полагаю, это наше будущее, малыш, — с трудом выдавил из себя Андре и повлек Петера прочь. Недоеденное мороженое таяло на мостовой.
— Сегодня я это почувствовал, Карл. Просто учуял. И поверь мне, это воняло! Как в окопах. Ты должен понять меня, ведь ты там тоже был.
Карл смотрел, как его друг меряет шагами гостиную: Андре был чересчур взволнован, чтобы сидеть. Он вспомнил их первую встречу, которая произошла более двадцати лет тому назад. Уже в то время Андре скрывал внутренний огонь за маской холодной вежливости. Чтобы «пробить» эту защитную оболочку молодого человека, потребовалась долгая ночь и очень много пива. На следующее утро родилась дружба, то спонтанное чувство, которое нельзя объяснить словами, когда один лишь взгляд, одно движение, скрытый намек превращает людей в единый организм, делает их сопричастными друг другу.
Карл любил выискивать трещины, способные уничтожить, казалось бы, нерушимый монолит, именно поэтому он сразу заподозрил, что юный Андре Фонтеруа, такой прямой, такой правильный, в своем отутюженном костюме напоминающий примерного ученика, полон сюрпризов и полутонов. Крюгер всегда с недоверием относился к первым впечатлениям, дедовским поучениям и якобы очевидным фактам. Он вырос в буржуазной семье, исповедующей протестантство. С раннего детства родители внушали мальчику, сколь важно само понятие «долг», сколь высокой должна быть мораль и сколь твердыми принципы. И Карл искренне верил в это вплоть до того дня, когда увидел, как его отец развлекается в прачечной со служанкой. Именно тогда он понял, что вещи никогда не бывают такими, какими вам их показывают. С тех пор он не воспринимал догмы.
Это было одной из причин, почему сразу после войны он ссорился с Евой, дискутируя о русской революции. Его жена верила в красивую утопию, в истинность простых решений. Будучи хорошим издателем, Карл знал силу слова и притягательность простых лозунгов: миллионы немецких солдат бросались на вражеские штыки с криком «Да здравствует кайзер!». Им никто не объяснил, что за этой волшебной фразой скрывается смерть и кровь.
— Что ты скажешь обо всем этом, Карл? — потерял терпение Андре.
— Меня не удивляет то, что ты увидел сегодня. В апреле здесь собирались целые толпы молодых коммунистов. Были столкновения и жертвы. В сентябре у нас состоятся выборы. Мы получим возможность бросить наши бюллетени в урны! Ситуация слишком сложна.
Карл помолчал, набивая трубку.
— Несколько лет тому назад, весной 1921 года, я был в Мюнхене. На ужине у одного из представителей городских властей меня познакомили с неким Адольфом Гитлером. В то время группировки völkisch
[16] росли как грибы после дождя. Все они проповедовали нечто однотипное. Война проиграна, денег нет, над нашими головами навис дамоклов меч репараций. Этот мужчина много говорил. У него был сильный австрийский акцент, но его речь отличалась точностью формулировок. Тогда я подумал, что это один из тех многочисленных активистов, которые через определенное время канут в безвестность. А затем я прочел оба тома его книги.
— Какой книги?
— «Mein Kampf»
[17]. Из всех моих родных и близких я один открыл эту книгу. Ее художественный стиль оставляет желать лучшего, но произведение поражает своей искренностью.
— И исходящей от него угрозой, — прервала мужа Ева, только что вошедшая в гостиную. — Петер наконец заснул. Ваши послеполуденные приключения выбили его из колеи.
— О чем ты хотел рассказать мне, Карл? — возобновил разговор Андре.
Крюгер внезапно поднялся, его лицо стало крайне серьезным.
— Партия национал-социалистов насчитывает двести тысяч членов. За последний год, после появления плана Юнга
[18], было подано двадцать тысяч заявлений о приеме в партию. Растянуть выплаты репараций на пятьдесят лет… Это абсурдно! После начала биржевого кризиса в нашей стране более двадцати процентов безработных. Люди хотят есть, и они напуганы. Гитлер во всем винит Версальский диктат
[19], он утверждает, что все наши несчастья именно из-за него, и я не могу сказать, что он полностью не прав. Но он близок к тому, чтобы получить власть, и я опасаюсь, что у него хватит на это и средств, и ловкости.
Карл замолчал, и комната погрузилась в тишину. С кухни раздавались взрывы смеха. Андре посмотрел на своих друзей.
— И что тогда будет?
Карл вздохнул.
— Я благодарю Небо за то, что Петеру всего десять лет. И за то, что мы не евреи.
— Но какая тут связь?
Карл огорченно взмахнул рукой.
— Эти коричневорубашечники напоминают мне религиозных фанатиков. Они обращаются к тому иррациональному, что живет в каждом из нас, и превращают его в орудие пропаганды. Их конек — разоблачение евреев, которые, по их мнению, виновны во всех неприятностях, обрушившихся на Германию. Я вижу, как эти тлетворные теории проникают даже в университетские круги. Мы публикуем множество диссертаций и знаем, что в прошлом году, во время университетских выборов, нацистский Studentenbund
[20] во многих городах получил большинство голосов. Некоторые рукописи, которые мне передают для публикации, просто поражают. В конечном итоге все слои населения проникаются их идеологией.
Пришла Герда и сообщила, что ужин подан.
— Но в Лейпциге сильная и влиятельная еврейская община, — возразил Андре. — Она будет протестовать.
— Со времен средневековья этот город является перекрестком многих торговых путей. Сюда приезжают торговцы со всей Европы. Евреи платят налог на проживание, огромные пошлины на собственные товары и даже на самих себя… Еще недавно они были вынуждены получать разрешение на право жениться… Ты знаешь лучше меня: лишь перспектива торговать пушниной побудила их обосноваться здесь. Прошло всего шестьдесят лет с тех пор, как в Саксонии отменили ограничения, касающиеся евреев. Их положение весьма шатко.
— Но этот Адольф Гитлер такая забавная фигура! — воскликнул Андре. — Ему никто не доверяет.
