Он лихорадочно натянул ботинки, порылся в ящиках и нашел драгоценные кофейные зерна, хранившиеся в керамическом горшочке.
Через час, когда молодая женщина немного воспрянула духом, Манокис вернулся к себе.
В начале весны несколько тысяч евреев, родившихся не во Франции, были вызваны в префектуру. Их вывозили в лагеря, расположенные в Луаре. Однако Александр впервые оказался свидетелем жестокой и гнусной облавы.
Французские полицейские при поддержке подразделений оккупантов врывались на заре в дома людей, которые не совершили никакого преступления и даже правонарушения. Александр никак не мог забыть искаженное лицо Эстер Либерман, растерянный взгляд ее дочери. Он вспомнил о своих многочисленных коллегах, которых, начиная с октября, коснулись отвратительные мероприятия, направленные против евреев.
Весь квартал пестрел желтыми листами бумаги, на которых было написано «Jüdisches Geschäft» — «Еврейское предприятие»; они, как сорняки, заполонили округу сразу после начала оккупации. Немецкие постановления обсуждали на лестничных клетках, в бистро, у входов в магазины. И хотя тревога сжимала сердце, люди продолжали верить французскому государству.
Позднее, в то же утро, Александр тщательно пережевывал сероватый хлеб, стараясь не уронить ни единой крошки, и рассеянно листал газету «Le Matin»
[47]. Статьи подвергали цензуре, и они почти не представляли интереса. Когда прозвучал звонок, мужчина вздрогнул, как будто совершал преступление.
Открыв дверь, он обнаружил свою служащую Сару в сопровождении худого молодого человека, кусающего губы.
— Прошу прощения за беспокойство, месье, — сказала девушка и с мольбой взглянула на меховщика. — Могла бы я поговорить с вами?
— Разумеется, входите, прошу вас.
Александр закрыл дверь, и все они прошли в мастерскую.
— Я хочу представить вам, месье, моего брата Симона. Месье, не мог бы он сегодня переночевать у вас дома? — На глазах у Сары выступили слезы. — Мы ужасно боимся, вы понимаете… Сегодня утром они арестовали моего отца, а вот Симон… Случилось чудо, он провел ночь у друзей, так как не успел на последний поезд метро. Но моя мама и я, мы уверены, что они станут его искать, ведь он тоже в списке. Мы не знаем, к кому обратиться, и тогда я подумала о вас…
Сара, похоже, была в предобморочном состоянии. Эта девушка работала у Александра уже два года. Она попала к нему совершенно случайно, когда Манокис только-только перебрался на улицу Тревиз. Ее дядя был скорняком, но семья с трудом сводила концы с концами. Заработок Сары стал хорошим подспорьем для семьи. Александр был покорен ее живостью и непосредственностью. Жизнерадостная юная швея обладала пальцами волшебницы и никогда не отказывалась от работы.
Когда большая часть клиенток оставила столицу, Александр опасался худшего, но совершенно неожиданно у него появилась другая, малоизвестная и более шумная клиентура, у которой не было никаких проблем с деньгами. Когда одна из таких женщин с обесцвеченными волосами и ярко накрашенными губами впервые предстала перед Манокисом и, ничтоже сумняшеся, вытащила из сумки пачку банкнот, мастер не знал, как реагировать. Должен ли он был пересчитать купюры, как делал это в банке, или же попросить сделать это клиентку? Проходили недели, а его блокнот для заказов постоянно пополнялся новыми записями. Из-за тяжелого экономического положения в распоряжении скорняка имелись в основном шкурки кроликов, и ему требовалось все его воображение, чтобы создавать эскизы пальто, которые бы не походили одно на другое. Он молился и скрещивал пальцы, чтобы к нему не слишком часто являлись клиенты, приносящие с собой изысканные меха, по всей видимости купленные на черном рынке. Работая с такой пушниной, меховщик нервничал.
— Вы станете для меня дорогим гостем, Симон, — улыбаясь, сказал Александр. — Можете оставаться сколько захотите.
— Спасибо, месье! — воскликнула Сара.
— Большое спасибо, месье, — подхватил ее брат, его лицо просветлело, и на нем заиграла робкая улыбка.
Александр сел на табурет.
— Вы хотели еще о чем-то спросить меня, Сара? — участливо осведомился он.
Девушка покраснела и взглянула на брата, который подбодрил ее кивком головы.
— Дело в том… Я не хотела бы показаться назойливой, но моя мать и я, мы мечтаем о том, чтобы Симон уехал в свободную зону… А проблема заключается в том, что мы никого там не знаем, и у нас совсем немного денег… И вот я спросила себя, быть может, вы знакомы с кем-то, кто мог бы на некоторое время приютить…
— Лично я хотел бы отправиться в Испанию, месье, — уточнил молодой человек, и его глаза загорелись. — Оттуда можно было бы переправиться в Англию. Я хочу присоединиться к де Голлю, к тем, кто сражается против немцев.
— А сколько вам лет, Симон? — спросил Александр.
— Девятнадцать, месье.
— Тебе только что исполнилось восемнадцать, — поправила юношу сестра.
— Ну и что? — бросил он раздраженно. — Я уже достаточно взрослый, чтобы бороться с бошами…
— И лишиться головы…
Брат и сестра гневно уставились друг на друга. Александр понял, что этот спор давнишний.
— Ладно, ладно, не ссорьтесь, — попытался успокоить их Манокис. — Вы смелый человек, Симон, но вся проблема в том, что я не знаю никого…
Мастер растерянно осмотрелся, продолжая напряженно думать. Он прекрасно знал, что демаркационную линию можно пересечь без особого труда. В их районе шепотом рассказывали о проводниках, помогающих беженцам, о семьях, готовых приютить несчастных… Александр вдруг подумал о старине Василии, погонщике мулов из Кастории, который вел его по горам Македонии до Фессалоников. Любой человек, покидавший свою страну окольными путями, непроходимыми тропами, должен испытывать тот же страх, ту же неуверенность и те же приступы немного нервного веселья, сменяющегося глубокой подавленностью, что испытал когда-то и сам грек.
Но здесь у Александра не было друзей и даже знакомых, способных помочь юному Симону… Совершенно неожиданно его взгляд упал на старую газетную вырезку, висящую над оверлоком.
— Подождите-ка, — вставая, бросил Александр.
Он подошел к фотографии, которая стала настолько привычной частью интерьера комнаты, что он уже перестал ее замечать. Снимок был покрыт коричневыми пятнышками, бумага пожелтела.
— Я знаю одну особу, у которой есть дом в свободной зоне. Во всяком случае, я думаю, что ее дом находится именно там… Возможно, она могла бы нам помочь.
Внезапно его лицо прояснилось. Казалось, что порыв свежего ветра ворвался в комнату и унес тревогу и напряжение, которые пропитали квартиру после утренней облавы. Александр снял с вешалки шляпу и водрузил ее себе на голову.
— Симон, оставайся здесь и никуда не высовывайся. Сара, покажи ему мои владения. Спать он может на диване в гостиной. В мое отсутствие никому не открывайте. К счастью, сейчас мертвый сезон. Вас никто не побеспокоит. Я скоро вернусь.
