– Когда я училась в Испании, арабские философы часто изучали алхимические тексты, – сказала она. – Один из университетов даже перешел с изучения философии Платона на изучение философии Гермеса Трисмегиста. Они заявили, что из алхимии можно почерпнуть больше, чем от греков: так что ты можешь себе представить, насколько важна эта работа, как много надо понять. Однако этот материал мне не по силам.
Фрейзе взял пресс-папье странной формы: высокую пирамиду из искристо-прозрачного стекла, а потом под бумагой обнаружил бронзовую печатку.
– Что это? – спросил он. – Их печать?
Ишрак взяла золотистый кусочек металла и посмотрела на его основание. Там был выгравирован рисунок для того, чтобы выдавливать его на горячем сургуче письма или посылки.
– Похоже на королевский герб или на герцогский. С чего это Накари запечатывать им свои письма?
– Сделай с него копию, надо будет показать его Луке, – посоветовал Фрейзе. – Пойду посмотрю, что здесь наверху, – добавил он.
Она услышала, как он тихо поднимается по лестнице. Потом скрипнули двери: он заглянул в обе спальни – а потом еще более тихие звуки сказали, что он поднялся на чердак, в пустующие спальни для прислуги. Она так сосредоточилась на своей задаче – надо было нагреть сургуч на углях камина и налить немного на пустой лист бумаги – что почти не обратила внимания на то, как он снова спустился вниз и прошел в заднюю часть дома, в кладовую. Прижав печать к сургучу, она получила четкое изображение – и тут услышала его напряженный голос:
– Ишрак! Иди посмотри!
Она положила палочку сургуча точно на то место, где она лежала, вернула печатку на бархатную подложку и, помахивая листком, чтобы оттиск быстрее остывал, прошла к кладовке в задней части дома – и там застыла перед тяжелой створкой, которую Фрейзе с трудом удалось отодвинуть.
Комната уже перестала быть простой кладовой венецианского дома: ее превратили в алхимическую лабораторию. В ней воняло разложением и гниющей пищей, плесенью и рвотой. Ишрак зажала нос и рот ладонью, стараясь защититься от жуткого запаха. Рядом с дверью громадный круглый бак с деревянной крышкой пузырился, испуская тошнотворные миазмы смерти.
– Боже! – прошептала Ишрак, пытаясь справиться с рвотными позывами. – Это невыносимо!
Фрейзе бросил на нее взгляд, полный ужаса.
– Тут пахнет, как на помойке, – сказал он. – Хуже, чем на помойке – как на чумном кладбище. Что они тут варят?
Под окном с плотно закрытыми ставнями оказалась каменная скамья. На ее плоской поверхности были вырезаны четыре небольших углубления, и каждое было заполнено древесным углем, над которым на треноге стояла небольшая кастрюлька или котелок. На полках были расставлены металлические ванны странной формы и дорогие стеклянные емкости с носиками и трубками для наливания и перегонки жидкостей. На полу внутри массивной спирали ростом с Ишрак высилась перегонная емкость, из нижней части которой медленно сочилась желтая слизь, собирающаяся в фарфоровую миску. На большом столе в центре комнаты стояли подносы со свечным воском. В воск были вдавлены листья и цветки, отдававшие ему свои соки.
Фрейзе напряженно осматривался: его грубоватое лицо побледнело, глаза потемнели от суеверного страха.
– Что это? Что, бога ради, они тут творят?
Под стеклянным колпаком, установленном на неглубокой ванночке с водой, на подставке чистила усики полевая мышка, а рядом с ней горела свеча.
– Они ее жарят? – шепотом спросил Фрейзе. – Убивают ее, бедняжечку?
Ишрак, потрясенная не меньше своего спутника, только головой покачала.
– Не знаю. Никогда ничего подобного не видела.
Каменный очаг под трубой был высотой по пояс человеку – как у кузнечного горна, а огромные мехи рядом с трубой и трещина в каменной обкладке говорили о том, что она невыносимо раскалялась. Сейчас огонь угас до красных углей, но в пепле они рассмотрели сотни, а может, даже и тысячи мелких серебряных монет, пикколи, светившихся наподобие тысячи глаз и сливавшихся при остывании в странные и пугающие фигуры.
– Что они делают с деньгами? – спросил Фрейзе.
Ишрак недоуменно покачала головой.
На полках были выложены трупики мелких животных: пойманных в мышеловку мышей, бесхвостых крыс, купленных у крысоловов, птичек со свернутыми набок шеями, старое гнездо с четырьмя усохшими птенцами, бесконечные банки со всевозможными дохлыми насекомыми. Фрейзе поморщился от отвращения.
– Что они со всем этим делают? Это для алхимии? Это магия? Они убивают этих тварей просто так, для развлечения?
Ишрак опять покачала головой:
– Не знаю.
Она отвела взгляд от жалких трупиков и невольно содрогнулась.
У одной стены стояло пустое кресло, высокое, словно трон, задрапированное лиловым бархатом, а рядом с ним обнаружился лиловый плащ и мантия. Зеркало из полированного серебра было повернуто к стене.
– А это зачем? – спросил Фрейзе. – Это для кого?
– Возможно, это для гаданий, – ответила Ишрак. – Для предвидения будущего. Если один из них обладает даром пророчества.
– И что он тогда делает? – допытывался Фрейзе, одновременно завороженный и испуганный.
– Смотрит в зеркало, получает видения, – коротко ответила Ишрак.
Вокруг зеркала была драпировка из занавесок, которые можно было опустить и скрыться от посторонних глаз, а перед ним стоял столик, похожий на алтарь. Над ним была закреплена украшенная виньетками рукопись в зеленой туши.
– «Изумрудная скрижаль», – прочла арабскую вязь Ишрак и шепотом пояснила Фрейзе: – Это правила алхимии. Тут говорится: «Вот заповеди, которыми должны руководствоваться все искатели истины».
– И что тут говорится? – заинтересовался Фрейзе. – Тут сказано, что надо делать? Сказано, как получить золото?
Ишрак покачала головой. Ее глаза потемнели от страха.
– Я могу тебе перевести, но не могу истолковать, – предупредила она его.
– Ну, говори же! – потребовал он.
– Правило первое, – прочитала она. – «Это истина без лжи, точная и совершенно верная: то, что внизу, подобно тому, что наверху, а то, что наверху, подобно тому, что внизу, чтобы творить чудеса из одного-единственного. И как все началось и было порождено через одного, так все получило рождение из этого одного через изменение».
Фрейзе бросил через плечо взгляд на мертвых животных на полках.
– И что это означает? – грустно спросил он. – Я тут не понимаю ничего, кроме жестокости.
– Это тайны, – ответила ему Ишрак. – Я же сказала, что объяснить не смогу.
– Сказала, – подтвердил Фрейзе. – И тут ты говорила честно. По-твоему, нам уже можно уходить?
Ишрак осмотрелась.
– Нам надо искать золотые нобли, – напомнила она ему.
