– Конечно, слова «консультант по управлению» звучат красиво и солидно, – начал он, – однако в недалеком прошлом я был не в состоянии управлять даже самим собой, не мог консультировать даже себя без помощи тройной порции скотча, а мы все знаем, к чему приводят подобного рода консультации. Да, меня порядком потрепала война, оставив на память несколько шрамов – Гуадалканал, Тарава, Иводзима, – но это никакое не оправдание: ведь миллионам других парней также пришлось пройти через подобное. Так вышло, что после службы в морской пехоте я оказался плохо приспособлен к гражданской жизни, – думаю, нет необходимости пояснять вам, что я имею в виду. Поступил в бизнес-школу, но был отчислен из-за пьянства; устраивался на пару работ и потерял их из-за пьянства. Затем я лишился… лишился жены из-за того же пьянства. Прекрасная женщина; она держалась, сколько было сил, ради нашей дочурки, но в конце концов не смогла… не смогла это терпеть. Вот когда… – В его голосе появилась очень уместная в таких случаях дрожь. – Вот когда я достиг дна.
Но остальная часть истории Боба уже шла в гору: он присоединился к Программе, получил всемерную поддержку превосходнейшего опекуна; вернулся к учебе, одновременно подрабатывая на стороне и помогая деньгами бывшей жене и дочери; успешно сдал экзамены, а затем череда счастливых случаев поспособствовала его дальнейшей карьере. Его бывшая вторично вышла замуж за достойного человека – вот счастливчик! – а его дочь получила прекрасное воспитание и стала прелестной девушкой, с которой он отлично ладил. Сам он также вторично женился на… на самой прекрасной женщине в мире.
– Да, мне повезло в жизни, – сказал он в заключение, – и я не устаю благодарить за это судьбу. Но, скажу вам, в моей жизни была только одна воистину чудесная вещь, а именно встреча с чудесными людьми вроде вас, чудесная организация «АА», это чудесное, чудесное содружество. Благодарю вас.
И он был вознагражден чудесными, продолжительными аплодисментами.
– Наш второй сегодняшний оратор, – снова взял слово Херб, – это милейшая леди, образцовая домохозяйка и мать, взявшая на себя много социальных и благотворительных обязанностей, но тем не менее находящая время для того, чтобы несколько раз в неделю приезжать сюда из Уэстпорта и участвовать в наших собраниях. Ей здесь всегда рады, и я уверен, что вы получите удовольствие от ее выступления.
На кафедру поднялась женщина лет сорока пяти, довольно симпатичная даже при слишком массивной челюсти, в красивом модном платье свободного покроя.
– Я Элеонора, – сказал она, – и я очень, очень благодарная алкоголичка.
Далее она поведала о том, как в свои худшие пьяные годы выпивала не одно, а три мартини в пять часов ежедневно: один бокал на кухне, чтобы подкрепиться в процессе приготовления ужина, второй у телефона в холле, если раздавался звонок – «без выпивки я боялась, я просто боялась подходить к телефону», – и третий у ванной комнаты перед тем, как проследить за купанием детей. Далее, разумеется, были вино за ужином и бренди после него, пока она однажды не поняла, что стала рабыней алкоголя. Во второй части ее речи – о счастливом исцелении с помощью Программы – чаще всего употреблялись слова «моя трезвость».
– Готов поспорить, что эта бабенка ни разу в жизни не была по-настоящему пьяна, – произнес сосед Уайлдера, ткнув его локтем в бок и дыхнув ему в лицо парами виски. – Расфуфыренная светская кукла, якобы почтенная матрона. Приезжает сюда из Уэстпорта на своем навороченном «линкольне-континентале» и балдеет от этих представлений. Потом еще будет самолично потчевать всех дерьмовыми тортами, вот увидишь.
Но Уайлдер не стал дожидаться этого момента. По рядам пустили корзинки для сбора пожертвований, затем был зачитан список пациентов различных клиник, которые наверняка были бы рады получить цветы и открытки, после чего все встали для хорового исполнения молитвы, и тут он смог улизнуть.
Он нашел самый темный бар в округе и пил там допоздна, когда, по его расчетам, Дженис уже давно заснула. Садясь в такси, он был уверен, что, если завтра прочтет в газете: «Ребенок был сбит пьяным водителем», в этом не будет его вины.
– Прежде чем мы начнем, – сказал доктор Бломберг на их следующем сеансе, – хочу сообщить, что сегодня говорил с мистером Костелло. Он был вызван в Лос-Анджелес и не знает, как долго там пробудет, но попросил меня дать вам вот это имя и номер на тот случай…
– Да-да, хорошо, спасибо.
– Вы посещали собрания?
– Два. Первое было никчемным… – И он попытался, хотя и без особого успеха, объяснить почему. – А второе, в Верхнем Вест-Сайде, было получше. Оно проходило в здании заброшенного кинотеатра, и мне там в целом понравилось. Выступал бывший коп, уволенный со службы за пьянство. Сейчас он работает охранником в банке, но понимает, что лишится и этого места, если вновь потянется к бутылке. Потом говорила бывшая проститутка, которой ее опекун нашел работу в парикмахерской…
– И вы в эти дни не выпивали?
– Нет.
Это была ложь – даже после второго, более удачного собрания он перед отходом ко сну тайком принял на кухне тройную порцию теплого бурбона, – но в такой ситуации ему показалось уместным соврать.
– На самом деле я предпочел бы побеседовать о других вещах, доктор. Я всегда считал, что во время психиатрических сеансов пациент обычно рассказывает о посещающих его мыслях. К примеру, сегодня по пути с работы сюда я думал о книгах в нашем доме. Их четыре или пять тысяч – я ничуть не преувеличиваю, – и только десятка два из них принадлежат мне. Все прочие – это книги моей жены. Я, понимаете ли, не читатель. Точнее, я очень-очень медленный читатель. Наверно, поэтому я большую часть своей жизни провел за просмотром фильмов. Я видел едва ли не все фильмы, выпущенные с тридцать шестого года. Но не позволяйте мне сейчас зацикливаться на кино, лучше поговорим о нем в другой раз, о’кей? Так вот, несколько лет назад жена затащила меня на платные курсы скорочтения, однако я оказался безнадежен. Другие люди там тоже были плохими читателями, но они не стеснялись этого так, как я. И они делали успехи с каждым занятием – все, кроме меня. Я бросил курсы на полпути, впустую потратив на них пять сотен баксов. Кажется, я страдаю тем, что вы называете психологической блокадой.
– Хм… Могу предположить, что у вас были трудности с обучением в школе.
Школа. Это слово заставило его скорчиться на стуле и сжать рукой лоб. Сразу же вспомнились предупреждения Спивака насчет таких жестов, но здесь был другой случай: этот врач работал на Уайлдера за его кровные деньги.
– Школа, – произнес он. – Вы и впрямь хотите разворошить змеиное гнездо? Обсудить мое несчастное детство? Моих безумных родителей?
– Ваших безумных родителей?
– Ну, они не были безумными в вашем смысле – то есть их никогда не запирали в клинике и не отправляли на сеанс к психиатру, – но притом они были совершенно чокнутыми. В годы Депрессии называли себя не иначе как «представителями деловых кругов», хотя отец был всего лишь бухгалтером в одной мелкой конторе, а мать – секретаршей в другой. Сколько помню, они вечно рассуждали о «менеджменте», «свободном предпринимательстве» и «стартовом капитале». Такова была их мечта: у мамы сохранились какие-то особые рецепты сладостей, которые издавна готовились у них дома в Небраске, и мои предки были убеждены, что им требуется лишь немного везения и небольшой стартовый капитал, чтобы открыть собственное дело. «Шоколад Марджори Уайлдер». Очень вкусный и очень дорогой: лакомство для снобов. Как по вашему, какое место в этих планах отводилось мне, их единственному ребенку? Сыну и наследнику? Предполагалось, что я изучу семейный бизнес с самых азов, что они воспитают меня как будущего главу фирмы, как долбаного принца крови. И к тому времени, как они отойдут от дел, мы все уже будем миллионерами, а после их смерти памятником им станет корпорация «Шоколад Марджори Уайлдер», возглавляемая Джоном Уайлдером. Теперь вы понимаете, что я имел в виду под их безумием?
