К вечеру последний мальчонка освободился от противного содержимого своего желудка, последняя девчушка взвизгнула от жгучего ядовитого плюща, последняя сардинка прибыла по месту назначения, последняя пивная бутылка оставила после себя пенистый вакуум.
Улетая в ночь, американские интервенты исторгли боевой клич, который весьма напоминал отрыжку, и, скорее всего, таковым и был.
Генерал Краусс, личный представитель Брюга, новоиспеченный полудиктатор Европы, кричал из телевизора:
– Мистер Президент! Внушающие доверие свидетели наблюдали, как вы, именно вы облупили яйцо и скорлупку за скорлупкой выбросили под вековую липу!
Кроссли и Президент находились в святая святых Белого дома. Президент говорил:
– Краусс, законы о мире гласят, что ни одна страна не имеет права производить вооружение для убийства населения либо нанесения увечий оному, или уничтожения имущества другой страны. Следовательно, мы не в силах напасть на вас. В то время как вы тайно производите вооружения…
– Вы не можете этого доказать!
– …производите вооружения, – сурово повторил Президент. – Соответственно нам ничего не остается, кроме как применять оружие, вовсе не являющееся таковым. Мы ничего не разрушили и никого не убили.
– А-а-а!!! – Глаза Краусса сверкнули на экране. Его лицо исчезло. На смену ему пришло другое изображение – зеленая лужайка. За кадром раздавались каркающие комментарии Краусса. – Имуществу Большого Брюгера нанесен ущерб! Послушайте! Приблизительная оценка! На вашем пикнике были затоптаны шестьдесят пять тысяч муравьев, мелких и крупных, черных и рыжих, кусачих и некусачих!
Изображение погасло, уступив место другой картинке.
– Внемлите! Десять миллионов травинок. Приблизительно. Десять миллионов вытоптано и раздавлено. Две тысячи прекрасных цветов. Вырвано с корнем!
– Это по недосмотру, – извинился Кроссли. – Дети расшалились.
– Две тысячи цветов, – свирепо повторил Краусс. – С корнем!
Крауссу понадобилось время, чтобы совладать с собой. Он прокашлялся и продолжал:
– Около тридцати миллиардов атомных частиц древесины содраны взрослыми с платанов, дубов, вязов и лип Большого Брюгера во время игры в догонялки. И!.. шестьдесят миллионов частиц содраны с заборов Большого Брюгера молодыми мужчинами, удиравшими от разъяренных быков Большого Брюгера. И! И… – Его голос громыхал. Изображение снова погасло, и появилась весьма любопытная сценка. – И шестнадцать тысяч кубических футов первоклассного, первосортного лесного мха было раздавлено, изуродовано и приведено в негодность молодыми любовниками, уединившимися в чаще леса! Вот доказательства! Это – война!
Первые воздушные корабли Тройственного Союза пролетели над Нью-Йорком спустя неделю. Из их чрева выплыли желтые коробочки на парашютиках.
Кроссли, отдыхая в своем саду, занимался придумыванием новых методов противодействия противнику, как вдруг с изумлением увидел одно такое устройство, зависшее у кирпичной садовой стенки.
– Бомба! – закричал он и запрыгнул в дом, раскаиваясь в им же развязанной адской войне.
Его жена Эдит выглянула из заднего окна.
– О-о, возвращайся, – сказала она. – Это всего лишь радио.
Они прислушались. Музыка. Блюз.
– Из Безумных сороковых годов, когда я носила косички, – сказала Эдит.
– Гм, – пробурчал Кроссли.
Так называемая музыка – «бл-ю-у-у-з» – в исполнении дамочки, страдающей оттого, что «сходит с ума по нему, скучает без него, не знает радости, если его нет рядом»
[5].
– Любопытно, – сказал Кроссли.
– Да, – согласилась она.
Песня закончилась. Они ждали.
– И это все, что оно играет? – недоуменно спросила Эдит. – Здесь нет никакой шкалы, чтобы сменить запись.
– Ох-ох, – сказал Кроссли и закрыл глаза. – Кажется, я догадываюсь…
Песня закончилась и началась в третий раз.
– Этого я и ожидал, – сказал Кроссли. – Ну-ка, помоги мне.
Песня плавно перешла в четвертое, пятое, шестое исполнение, пока они пытались ткнуть чем-нибудь в болтающуюся в воздухе машинку, а она упархивала от них, как птичка-колибри.
– Радарные датчики, – изумился Кроссли, отказываясь от этой затеи. – Вот черт!
Эдит прикрыла уши ладонями.
– О, Чарльз, – сказала она.
Они зашли в дом и плотно захлопнули дверь, а окна – еще плотнее. Музыка все равно просачивалась.
После ужина Кроссли посмотрел на Эдит и спросил:
– Сколько у тебя?
Она посчитала на пальцах.
– Следующий раз будет сто тринадцатым, – сказала она.
– У меня столько же, – сказал он, протягивая ей ватные затычки для ушей.
В тот вечер он лихорадочно работал. Он задумывал военные действия с применением конфетти, недействующих тюбиков зубной пасты, химического вещества, от которого бритвы затуплялись после первого же бритья, и, гм, ну-ка, что тут у нас еще…
Его двенадцатилетний отпрыск делал уроки в соседней комнате.
– Совершенно не обращает внимания на эту кошмарную музыку, – восхищался Кроссли. – Дети – это просто чудо. В любом бедламе могут сосредоточиться. – Он подкрался к сыну и заглянул через его плечо.
Мальчик писал сочинение:
«Эдгар По написал «Бочонок амонтильядо», «Маску красной смерти» и «Я схожу с ума по нему, скучаю без него, не знаю радости, если его нет рядом»…
– Блюз, – сказал Кроссли. Он обернулся. – Эдит! Укладывай чемоданы. Мы уезжаем!
Они забрались в семейный вертолет. Как только вертолет взлетел, младший сын Кроссли сказал, глядя вниз на музыкальный ящичек в саду:
– Двухсотый раз!
Кроссли отвесил ему подзатыльник.
Убегать было бесполезно. Парящие радиоприемники завывали повсюду, и в воздухе, и на земле, и под мостами.
Сбить их было невозможно. Они уворачивались, и музыка не прекращалась.
Эдит пристально смотрела на мужа, в некотором смысле ответственного за все происходящее. Сыночек примеривался к его коленкам для нанесения удара.
Кроссли позвонил Президенту.
– ЭТО ВЫ!!! – возопил Президент. – КРОССЛИ!!!
– Господин Президент, я могу все объяснить!
Итак, война продолжалась. Всемирная Организация пристально наблюдала, с нетерпением дожидаясь того момента, когда одна из сторон перейдет грань дозволенного, выстрелит или пойдет на убийство. Но…
