– Ничего не нашли?
Я качаю головой.
– Только снимки с последнего задания.
Мистер Жерарди, выпрямившись, смотрит на меня.
– Почему ты не сказала мне об этом утром? Я бы мог…
– Да нет… все в порядке. – Пожав плечами, я кручу в руке лежащую на маминой сумке камеру. Крышка объектива потерлась в тех местах, где мама касалась ее пальцами, чтобы снять или надеть. – Предположение Брэндона маловероятно.
– Согласен. Но тебе, наверное, в любом случае будет приятно увидеть ее последние снимки?
– Возможно. – Я сглатываю.
Срабатывает таймер, и я выливаю из бачка проявитель, а мистер Жерарди готовится заливать в него фиксаж. Я делаю все машинально, хоть и давно этим не занималась. Это как ездить на велосипеде: раз научился, то уже не разучишься. Я выливаю проявитель, мистер Жерарди заливает фиксаж, я закрываю бачок, мистер Жерарди переворачивает его, и мы снова ждем.
– Ты подумала о возвращении на курс? – тихо спрашивает учитель.
Пожав плечами, я выстраиваю в линию кюветы для растворов.
– Каково тебе было снимать осенний фестиваль?
Мучительно. Но сегодня утром, глядя на фотографию Деклана с Рэвом и девчачьей группой поддержки, я вспомнила, как любила фотографировать. Вспомнила, как это здорово – иметь возможность навсегда запечатлеть проходящее мгновение. Даже если те, кто присутствует на снимке, никогда не встретятся после школы, их мгновение дружбы и отчужденности уже увековечено навсегда.
– Более-менее… нормально.
Мистер Жерарди ждет продолжения, но я больше ничего не добавляю.
– И?.. – приподнимает он брови.
– И… не знаю.
– Ты скучаешь по этому?
– Иногда.
Он кивает. Затем изучающе смотрит на меня.
– Тебе больно знать, что вы с мамой разделяли это увлечение?
– Нет. Мне больно знать, что я никогда не буду способна на такие же поступки, как она. Из-за этого все кажется бессмысленным.
Я замираю с рукой на кювете. Я сказала больше, чем хотела. Сказала то, в чем до конца не могла признаться самой себе.
Мистер Жерарди отрывается от реактивов и смотрит на меня.
– Бессмысленно?
Я заливаюсь краской. Может быть, это прозвучало для него как оскорбление? Но я не знаю, как получше объяснить свою мысль.
– Своими фотографиями мама пыталась изменить мир к лучшему. Я не такая, как она. Я никогда не смогу поехать в Сирию и ходить между разбомбленными домами. Мне по городу-то трудно проехать не заплутав.
– Джульетта, тебе семнадцать лет. Тебе совершенно нечего стыдиться. Вряд ли ты, пройдя по улице, отыщешь хоть кого-нибудь, кому хватит сил и духа на нечто подобное. И то, что ты не можешь сделать этого сейчас, не значит, что ты не сможешь сделать этого никогда.
Я смотрю на него, в смятении перебирая пальцы. Мне нечего сказать.
Он ставит бутылки и разворачивается ко мне лицом.
– Мой брат – пожарный. Я не понимаю, как он может заходить в горящие здания, а он не понимает, как я могу выдержать целый день с подростками. Если кто-то не рискует своей жизнью, это совсем не значит, что работа их жизни… бессмысленна.
– Я не хотела вас обидеть.
– Знаю. Но послушай. Вот бросишь ты заниматься фотографией – решать тебе, ты имеешь на это полное право, – и что потом? Какая профессия будет соответствовать идеализированному тобой образу мамы?
Не знаю. Никогда не думала об этом. Я думала только о том, что не могу быть такой, как она.
– Моя жена тоже фотограф, – продолжает мистер Жерарди. – Она снимает детей. Только детей. Думаешь, это бессмысленное занятие?
Я сглатываю.
– Нет. – Поколебавшись, добавляю: – Но оно ничью жизнь не меняет.
– Ты это серьезно? Ты когда-нибудь рассматривала фотографии детей? Говорю тебе как отец: твои собственные дети, запечатленные на фотографиях в разном возрасте, – это бесценный подарок. Время так быстро летит.
Перед мысленным взором встает снимок, где я уткнулась в шею мамы. Этот снимок она установила на рабочем столе своего компьютера. У меня перехватывает дыхание.
– Я не хотел тебя расстроить.
– Вы и не расстроили.
Неправда. Я чувствую легкую грусть.
– Подожди тут.
Мистер Жерарди уходит всего на минуту. Вернувшись, показывает фотографию на мобильном. На ней женщина касается губами лобика новорожденного ребенка. В льющемся откуда-то свете пушистые волосы малютки светятся ореолом вокруг головы.
– Эту фотографию сделала моя жена, – говорит учитель.
– Она прекрасна.
– Ребенок умер, – тихо продолжает он. – Меньше чем через два часа после съемки. Жену наняли, чтобы она сделала первые снимки новорожденного, но он родился с серьезным пороком сердца.
– Ясно. – У меня сжимается горло.
Учитель убирает мобильный в карман.
– Когда-нибудь слышала о «Людях Нью-Йорка»?
Я мотаю головой.
– Это фотоблог, который ведет парень по имени Брэндон Стэнтон. Он снимает в Нью-Йорке разных людей и задает им вопросы. Затем выкладывает их фотографии в интернет вместе с отрывками разговоров. Люди почему-то делятся с ним своими самыми сокровенными секретами, самыми болезненными воспоминаниями… и разрешают выложить их в сеть. Его фотографии видели миллионы людей. Миллионы, Джульетта! На миллионы людей его снимки произвели неизгладимое впечатление… А все началось с того, что парень просто бродил по Нью-Йорку, фотографируя незнакомцев.
– Но я не такая, – шепчу я.
– Возможно, пока еще нет. Но ты найдешь свой собственный путь к сердцам людей.
Звякает таймер, и мистер Жерарди щелкает выключателем. Лампы над головой гаснут, их сменяет красный свет. Учитель достает пленку из бачка и начинает ее раскручивать.
– Хочешь начать с конца? Может, посмотрим последние пять кадров?
Сердце, и так беспокойно бьющееся после всего сказанного им, снова пускается вскачь.
– Ммм… Давайте.
Он отрезает часть пленки, растягивает ее пальцами и поднимает. Различить, что на ней, пока невозможно. Мы вставим пленку в фотоувеличитель, высветим изображение на бумагу, затем опустим бумагу в подготовленные растворы.
– Я могу ошибаться, но мне кажется, на этих кадрах нет машины, – тихо замечает мистер Жерарди. – Похоже, на них человек.
Разум мечется между возможными «может быть». Может быть, это виновник аварии. Может быть, мама действительно его засняла! Но здравый смысл берет верх, затаптывая эти мысли. Я вздыхаю.
