– Олег Евгеньевич, вы знакомы с Рудневой Софьей
Ивановной?
Он нахмурился, припоминая, затем покачал головой.
– Нет. Кто такая?
– Она представилась вашим секретарем.
– Секретарем? – Он был искренне удивлен.
– Мы встретились с Рудневой несколько дней назад. Она
сказала, что вы ищете дом для своего друга, здесь, в Верхней Сурье. И очень
хвалила вас как художника. Признаться, мы и не догадывались, что тут живет
такой замечательный мастер.
– У меня две персональные выставки.
– Да-да, вы говорили.
Он развел руками.
– Убей меня бог, если я когда-нибудь слышал об этой
Рудневой. Странно. Спасибо ей, конечно, за добрые слова, только вот врать
зачем? Сроду у меня не было никаких секретарей. Жена – помощница, письма там и
все прочее – это она. Да я уже два года в деревне живу, зачем мне здесь
секретарь, сами подумайте. В Москве бываю наездами, там сын живет, если со мной
хотят связаться, все через него… Странно. А вы ничего не перепутали?
– Нет. Просто оказались в здешних краях и решили с вами
познакомиться… с вашим творчеством. И дом для своего друга вы не
присматриваете?
– Нет. Друзья приезжают, конечно, но чтоб тут
поселиться… от Москвы далековато… Странно, – еще раз повторил он.
– Может, у вас есть тайная поклонница? – влезла я
в разговор. – Решила привлечь к вам внимание прессы и…
– Может, – пожал он плечами. – А как она
выглядела?
Мы, как смогли, описали внешность Рудневой, прекрасно
понимая: это мало что даст. Девица была в парике и в реальности могла выглядеть
совсем иначе. Лаврушин опять задумался.
– Лет двадцать пять? Нет, никто в голову не приходит.
– А из райцентра у вас часто люди бывают? Может, это
кто-то из них?
– Я Дому культуры в прошлом году подарил несколько
своих картин, заведующая там Лидия Михайловна, чудеснейшая женщина, но она
старше меня лет на десять. Были там какие-то девушки… возможно, кто-то из них…
Стало ясно, мы зря теряем время. Но уйти сразу Женька сочла
невежливым, тем более что хозяин решил показать нам свои работы.
– Здешние места невероятно живописны, –
направляясь вдоль стены, говорил он. – Вот взгляните. – Он достал
картину, которая вместе с десятком других стояла в углу, и развернул ее к
нам. – Что скажете? Красота запредельная.
Картина мне понравилась, вроде бы ничего особенного: ручей,
сосны, песчаная тропинка, но за душу трогало.
– А церковь? Вы видели церковь? Семнадцатый век.
Правда, перестроенная. Если покопаться в местной истории, не один
приключенческий роман напишешь. Кого здесь только не было. Церковь, что на
месте этой стояла, поляки сожгли. О Минине и Пожарском, надеюсь, слышали? Вот.
После революции церковь, конечно, разорили. Говорят, такие в ней были
великолепные фрески и еще чудотворная икона Богородицы семнадцатого века,
подаренная местным помещиком. Она, к сожалению, пропала. Много чего пропало.
Здесь раньше учительница жила, Клавдия Тихоновна, большой знаток истории, скажу
я вам, она музей в местной школе организовала, а как рассказывала… Мы с ней,
бывало, самовар чаю выпивали, за полночь засиживались… Вышла на пенсию, теперь
у дочери в Колыпине живет. Жаль, видимся редко. Когда я в город езжу, всегда ее
навещаю. Не владею литературным талантом, не то непременно бы книгу
написал, – вздохнул он.
Тут я обратила внимание на висевший на стене набросок.
Девушка в профиль, на ее безымянном пальце сидит бабочка.
– Кто это? – спросила я, сама толком не зная,
почему рисунок меня заинтересовал.
– Соседка наша, – отмахнулся Лаврушин. – Сын
рисовал, так, ерунда.
– Соседка? – не унималась я.
– Из дома рядом, с желтым палисадником. Сын в юности в
нее влюбился.
– Красивая девушка.
– Да. Только с придурью. Взбалмошная очень. Теперь в
городе живет, но к тетке на выходные приезжает. Бывает, идет мимо, встанет,
поговорит, а то и не здоровается. Недостаток воспитания и скверный характер.
Впрочем, это может быть следствием душевной травмы. Брат у нее исчез. Они
близнецы были, а близнецы, как известно, очень друг друга чувствуют. И она на
этой почве немного того… До его исчезновения я странностей в ней не замечал, и
она, и брат ее с моим сыном дружили, частенько у нас бывали…
– Что значит исчез? – заинтересовалась я,
продолжая разглядывать девушку на портрете.
– То и значит. Поехал в город, и с тех пор его никто
больше не видел. Вроде кто-то из местных на автобусной станции его в последний
раз встретил… в общем, он исчез. Такое, знаете ли, случается. Хотя есть и
другая версия. Парень связался с дурной компанией. В Колыпине казино открыли,
на художественную галерею или приличный музей денег нет, а на казино – пожалуйста.
Вот он там и был частым гостем. Как водится, по большей части проигрывал,
задолжал крупную сумму. И, скорее всего, просто сбежал. А сестре пришлось это
расхлебывать. Приезжали к ней из города, денег требовали, грозились. А чего с
нее возьмешь? Дом в деревне, и тот теткин. Родителей они лишились еще в раннем
детстве, вот тетка их и воспитывала… Вернемся к картинам. Как вам вот
эта? – он выставил на мольберт пейзаж: деревенское кладбище, холмики,
заросшие травой, покосившийся крест. – Все, что осталось от старого
кладбища, оно возле церкви было. После революции в церкви зерно хранили, и
кладбищу досталось, на этом месте сделали гараж и мастерские. Сейчас церковь
восстановили, хозпостройки снесли, а хоронят уже давно на новом кладбище за
деревней. А в этой могиле лежит местный священник. Говорят, незадолго до
революции он продал дом в Колыпине, чтобы церковь отреставрировать, она к тому
времени пришла в ветхость. Возвращался сюда с деньгами и по дороге был убит.
Деньги, конечно, пропали. Как вам история? Да, были на Руси люди, которые
больше пеклись о благе общественном, чем о своем собственном. Были и мерзавцы,
для которых ничего святого нет. Священника похоронили возле церкви, могила
каким-то чудом сохранилась.
– И что? – тревожно спросила Женька.
– В каком смысле? – растерялся Лаврушин.
– Священник как-то себя проявляет?
Лаврушин моргнул, а я закатила глаза, направление Женькиных
мыслей было мне хорошо известно. Ей только дай волю, она такого навыдумывает.
Женька смутилась, ткнула пальцем в полотно и произнесла:
– Картина у вас получилась с настроением… таинственная,
вот я и подумала, может, дух убиенного священника не находит успокоения.
Лаврушин захохотал:
