– Об очевидном. Жена намного старше его по званию. Она не хотела, чтобы Газ подумал, что она требует от него каких-то услуг, поэтому поговорила со мной. Мне эта идея понравилась, и я попросил его об этом.
«Ну вот, наконец-то», – подумал Тревор. Ложь произнесена. Белую, черную или в крапинку, но он ее озвучил, как его и просили. Ему не хотелось думать, что этот факт может рассказать что-то о нем самом или о его отношениях с женой.
– Почему? – задал следующий вопрос Линли.
– Я вам только что объяснил.
– Инспектор не спрашивает о том, почему вы об этом попросили, – пояснила Хейверс. – Он хочет знать, почему вы и ваша жена решили, что за вашим сыном надо следить. По-видимому, вас что-то беспокоило?
– Я бы назвал это осторожностью, а не беспокойством. Финн всегда был трудным ребенком, и внутренний голос подсказал его маме, что у него могут быть сложности в Ладлоу, где ему придется жить в условиях абсолютной свободы, которой до этого у него не было. Она просто пыталась структурировать его свободное время.
– В его возрасте, – сказал Томас, – это обречено на провал.
– Что?
– Инспектор имеет в виду, – еще раз объяснила Хейверс, – что большинство юношей в возрасте Финна не согласились бы с тем, что их мать или сама занимается их свободным временем, или дает поручение другим людям следовать за ними тенью.
– Ничего подобного Газ не делал. Он просто приглядывал за ним.
– Дрюитт тоже должен был «просто приглядывать» за Финном? – спросил Линли.
Тревору не нравилось, что полицейские постоянно меняют направление беседы. Ему казалось, что они перебрасываются им, как теннисным мячиком.
– И эту хрень вы сегодня утром сказали сыну? – спросил он, стараясь вернуть себе контроль над разговором. – О том, что у Дрюитта были «сомнения» относительно мальчика, или что там еще? Откуда бы ни пришла вам в голову эта идея – это полная чушь.
– Что именно? То, что у мистера Дрюитта были сомнения относительно вашего сына, или то, что мистер Дрюитт стал их открыто высказывать?
– И то и другое. Финн – хороший парень. И ничего другого о нем вы ни от кого не услышите.
– Но, по всей видимости, мистер Дрюитт хотел сказать вам именно «другое», – произнесла Хейверс. – Нам говорили, что он пытался связаться с вами и узнавал, как это можно сделать.
– С нами он так и не связался и так ничего и не сказал – не знаю уж, о чем именно идет речь, но полагаю, что вы имеете в виду эти его «сомнения», которые он пытался, или был не прочь, разрешить. Наверное, что-то убедило его не делать этого.
– Вот мы и пытаемся разобраться с этим «чем-то», – задумчиво кивнул Линли.
– А поконкретнее?
– А поконкретнее получилось так, что мистер Дрюитт умер, не успев поговорить с вами, – пояснил Линли.
– А смерть – это одна из тех вещей, – добавила сержант Хейверс, – которые очень интересуют копов, чепуха это, по вашему мнению, или нет.
Мач-Уэнлок, Шропшир
Кардью-Холл открывался для ежедневных посещений только первого июня, так что Динь знала, что ее появления никто не ожидает, что ее вполне устраивало. Не ожидает и, если ей повезет, не заметит или не обратит внимания. Она была не совсем уверена, почему ей хочется, чтобы ее приезд остался именно таким. Она просто чувствовала это всем своим существом, которое находилось в состоянии то ли жуткого напряжения, то ли тяжелой болезни. Правда, для этого существовало достаточно причин.
Для нее Холл и его окрестности всегда были чем-то особенным, потому что именно здесь и чуть дальше, в Мач-Уэнлоке, началось ее увлекательное путешествие в мир секса, в которое она погрузилась, как только у нее появилась такая возможность. Динь достаточно долго убеждала себя, что впервые сделала это шутки ради, чтобы было что рассказать подругам, и потому, что испытала реальную необходимость. Но правда заключалась в том, что не в этом были главные причины. Все дело было в том, что она вообще не знала, почему сделала это, – ей тогда казалось, что это выглядит как плевок в рожу мужикам, а это было именно то, чего ей хотелось больше всего на свете. А почему ей хочется плюнуть, более того – укусить, расцарапать, ударить в тот самый момент, когда кто-то овладевает ее телом?.. Вот именно это ей и необходимо выяснить, потому что, помимо всего прочего, этот эксперимент с траханьем, который она проводит вот уже многие годы, должен наконец чем-то закончиться. Поэтому, посетив две лекции, как она и обещала Грете Йейтс, Динь села на автобус, который должен был довезти ее до окрестностей Кардью-Холла.
Она полагала, что ее Ма сейчас находится в громадной старинной кухне, где готовит порцию за порцией фирменных джемов и чатни Кардью-Холла, которые потом будут предлагаться туристам после их посещения дома. Ее отчим тоже должен быть занят проверкой ламп в местах общего пользования, поисками грязи, оставленной работниками, еженедельно убиравшими дом, и полировкой мебели. Если она постарается, чтобы ее не услышали и не увидели, то сможет сделать все, что захочет, – у нее будет время и для поисков, и для размышлений, и для медитации.
Динь понадобилось минут двадцать, чтобы добраться от остановки автобуса до самого здания. Здесь она увидела, что все вокруг него цветет – сады и клумбы купаются в ярких красках, от желтых примул в цветочных бордюрах до пурпурных ирисов, которые, разбросанные повсюду, смягчали эффект каменных стен.
С подъездной аллеи она увидела черепичную крышу церкви Святого Иакова, которая являлась не только приходской, но и домовой церковью владельцев Кардью-Холла. Именно здесь предки Динь, набитые деньгами, царственно кивали своим нищим вассалам, безмятежно проплывая по проходу к своей личной церковной скамье. На ней все еще была прикреплена табличка с ее фамилией. Но не Дональдсон, конечно, потому что фамилия, о которой идет речь, принадлежала ее матери, а не отцу.
Эта мысль заставила Динь остановиться – ее отец. Не его фамилия, а сам факт его наличия. С этим была связана еще какая-то мысль, прятавшаяся где-то в глубинах ее сознания. Глядя на церковную колокольню, девушка заколебалась, словно пыталась что-то вспомнить. Но ощутила только пустоту, сопровождаемую легкой дрожью, которая обозначала… страх? Да, это был именно страх.
Динь решила, что ей надо прекратить рассматривать эту церковь, хотя, когда она сделала это, зайдя за угол здания, являвшегося ее домом, ничего не изменилось. Динь прошла на задний двор, к двери, ведущей в подвал, до которой можно было добраться по такой старой каменной лестнице, что ноги, ходившие по ее ступенькам в течение сотен лет, оставили на них глубокие следы.
Зайдя внутрь, Дин оказалась в длинном, вымощенном камнем коридоре, тускло освещенном свисающими на проводах лампами. Место отличалось влажностью, паутиной и пылью настолько обильной, что стропила выглядели скорее серыми, – тогда как если провести по ним пальцем, они становились черными, потому что были сделаны из английского дуба, поднятого с древних утонувших кораблей.
