– У меня создается впечатление, что вы тогда с меня с живого не слезете, – сердито ответил пациент.
Тимоти пообещал, что это обязательно произойдет, сжал плечо мужчины и отправил его восвояси, а именно к минивэну, в котором его, похоже, ждала дочь. После этого повернулся к Ясмине.
– Решила сегодня посачковать? – Тон у него был дружелюбный, и он улыбался той же самой улыбкой, которая уже когда-то свела ее с ума. – И где ты была? В кино? Шаталась по магазинам?
– Ездила в Ладлоу.
Улыбка исчезла. Он насторожился.
– С мамой все в порядке?
– Я ездила в колледж, – призналась Ясмина.
Прошла минута, прежде чем муж произнес «Ясмина» таким тоном, как будто не мог решить, то ли еще раз предостеречь ее, то ли смириться. Он отошел, чтобы запереть входную дверь. Вернувшись, занялся кассой – открыл ее и вынул ящик, в котором лежали банкноты и монеты. А отставив его в сторону, наконец-то заговорил:
– Ты знаешь, что это ни к чему не приведет.
– Как ты можешь так говорить, когда не знаешь, зачем я туда ездила?
Тимоти достал банкноты из ящика, а из-под прилавка извлек кожаный бумажник на молнии, в который складывал деньги на ночь.
– Я не дурак, – сказал он, сложив в него банкноты и добавив к ним монеты. – Если ты ездила в колледж, то это наверняка по поводу Миссы.
– Конечно, ты прав.
Ясмина провела рукой по прилавку. Его надо было бы хорошенько вымыть, и она задумалась, сказать ли об этом прислуге или, что проще, вымыть его самой, потому что с прислугой она уже говорила дважды, указывая на небрежность, которую та допускала в своих действиях, – казалось, что она не делает ничего, кроме как небрежно протирает пол.
– Ясмина, ты должна наконец понять, что такие твои действия только оттолкнут ее от нас. Это элементарная психология.
– А я просто хочу удержать ее от того, чтобы она не превратилась в нечто, о чем никогда не помышляла, и не жалела бы потом об этом всю оставшуюся жизнь.
Тимоти вздохнул. Разобравшись с деньгами, он перешел к лекарствам. Собрал с полок опиаты и сложил их в пластмассовый контейнер, в котором они, вместе с деньгами, на ночь запирались в аптечный сейф.
– В этом-то вся проблема, – сказал Тимоти. – Ты действуешь так, будто видишь будущее, хотя с трудом понимаешь настоящее.
– Но я хорошо понимаю свой материнский долг, который заключается в том, чтобы помочь ей выбрать правильный путь в жизни. А так как ты не понимаешь, что это и твой отцовский долг, то мне приходится заниматься этим в одиночку.
Муж не стал реагировать на подобное обвинение. Ясмина подумала, что его молчание значит, что он обдумывает ее слова, но Тимоти неожиданно ответил:
– Я не должен настаивать на том, чтобы Мисса делала то, что она, совершенно очевидно, делать не хочет, – ответил он.
– А ты, кажется, совсем забыл, что когда-то она хотела поступить в колледж. И в университет. У нее были планы на жизнь, а теперь они улетучились. Это не кажется тебе странным?
– Не кажется, потому что я в принципе не согласен с картиной, которую ты рисуешь.
Тимоти прошел в глубь помещения, где находился сейф. Звуки, доносившиеся оттуда, говорили о том, что он прячет в него деньги и опиаты. Через минуту муж вернулся. Ясмина заметила, что он снял свой халат и теперь остановился прямо перед ней. Сейчас Тимоти был ближе к ней, чем за многие прошедшие месяцы – если не считать того времени, когда они спали в одной кровати, – и женщина заметила, насколько измученным он выглядит, как состарили его последние годы. Носогубные морщины шли от носа к уголкам губ, а оттуда продолжались дальше, к подбородку. Волосы быстро приобретали цвет соли, а не перца
[194], а глаза уже не выглядели яркими и заинтересованными. Казалось, что они молят о том моменте, когда он сможет взять в аптеке что-то, что позволит ему провалиться в забытье.
Было очевидно, что Тимоти не хочет с ней спорить, но тем не менее он попытался.
– У Миссы есть планы. Возможно, они сейчас не те, что были в самом начале, но ты о них знаешь. Просто не хочешь согласиться с ними.
– Невозможно измениться до такой степени. Такого попросту не может быть без веской на то причины.
– А вот Мисса изменилась, и в этом есть своя логика. Она попробовала поучиться в колледже и поняла, что это не ее. И решила пойти другим путем, о чем рассказала нам в декабре. Она хотела уйти из колледжа и вернуться домой. Но смириться с этим ты не смогла.
– Дело не в том, смогла я или нет. Дело в том, чтобы все разъяснить ей. В ее возрасте…
– Я не понимаю, почему ты пытаешься убедить во всей этой ерунде саму себя, – прервал ее Тимоти. – Или почему ты пытаешься переписать историю своих отношений с Миссой. Факты есть факты. Ты настояла на том, чтобы она после Рождества вернулась в Ладлоу и попыталась еще раз. Мисса всегда была послушной девочкой – об этом мы можем поговорить с тобой в другой раз, – поэтому сделала то, о чем ты просила. Но если ты хочешь знать правду, то я и тогда считал, и сейчас считаю, что ты, Ясмина, заставила ее подчиниться тебе.
Женщина почувствовала, как от обиды кровь бросилась ей в лицо.
– То есть ты вот так видишь все произошедшее?
– А так все и было на самом деле.
– Неужели? У тебя что, мозг окончательно высох от всей этой дряни, которую ты принимаешь каждую ночь, и ты не в состоянии вспомнить то, что реально происходит в твоей семье?
– Остановись, Ясмина.
Она увидела, как напряглись его руки, которые он держал скрещенными на груди.
– И не подумаю, – сказала Ясмина. – Нам давно пора поговорить об этом. Ты каждую ночь дурманишь себя тем, что воруешь из аптеки. И не видишь у себя под носом того, что умоляет о том, чтобы быть замеченным, потому что когда ты не в интоксикации, то начинаешь думать о Янне и не можешь…
– Яс, прошу тебя, – Тимоти поднял правую руку, давая ей сигнал, чтобы она остановилась.
– …позволить себе пережить все это так, как переживаем это все мы, потому что это действительно ад, и это всегда им было и всегда им будет. Посмотри на меня, Тимоти, на врача, на этого гребаного педиатра, которая ничего не заметила, не обнаружила вовремя, которая не знала, что думать, когда ее ребенок чувствовал себя плохо, потому что заметить, думать и понять значило… Боже, как бы я тоже хотела забыться… И оставаться в таком состоянии все дни и все ночи… А что потом? А потом, ответишь мне ты, будет все то же самое. Жизнь твоей старшей дочери рушится как карточный домик, а ты все твердишь, что «она должна стать тем, кем она хочет стать», что бы это ни значило, поскольку тогда с тебя снимается вся ответственность, правда? И ты можешь опять продолжать дурманить себя…
