Вопрос едва возник, а ему уже виделся образ девушки, выигравшей схватку со студентом и гордо глядящей на него. Он отчетливо видел ее горящие румянцем щеки, выбивающиеся из-под шапочки светлые волосы и зеленые глаза.
«Она! Сомнений нет, она! — обрадовался император, вспоминая сегодняшнюю встречу. — Тогда она смотрела с вызовом, а сегодня с тревогой. Кого испугалась? Меня?»
Император попытался отогнать мысль о незнакомке, но не получилось. Он понял, образ девушки будет преследовать, пока он не решит, как ее разыскать.
«Нессельроде!» — мелькнула спасительная мысль.
Николай Павлович вспомнил, что отца девушки он встретил с семейством возле галерей с колоннами для особ первых трех классов и дипломатического корпуса. Там еще был министр иностранных дел Нессельроде. Он что-то выговаривал этому мужчине, по всей видимости, служащему его ведомства.
«Спрошу у Карла Васильевича фамилию, а дальше дело доведет Бенкендорф», — облегченно вздохнув, решил он.
* * *
…Всю дорогу от Девичьего поля Ольга Андреевна молчала. Отец, Андрей Степанович Мещеринов, бывавший в молодые годы на коронации Александра I, вот уже который день только и сравнивал эти торжества, нахваливая нового императора. Сегодня он опять был вне себя от масштабов предшествующего народного гулянья.
— Размах громаднейший! — восклицал он, обводя взглядом родичей. — Столько красок, столько интересных новинок! Сердце будоражит от торжественности!
Все соглашались. Зная крутой норов Мещеринова, никто не вступал с ним в спор. Бабушка, Пелагея Федоровна, помнившая и Павла Петровича и его матушку Екатерину, морщилась, отворачивалась. Хмурилась почему-то и дочка.
— Что с тобой, Ольга? — обратился он к дочери, после того как произнес длинную и хвалебную речь Николаю Павловичу. — Ехали на Девичье поле, говорила безумолку, теперь же словно воды в рот набрала.
— Продуло ее, наверное, — вступилась за нее Катерина Петровна. — Ветер вон какой был.
— Простудилась, значит, завтра дома будет сидеть, — рассудил Андрей Степанович.
— Что вы, папенька? — она подняла не него испуганные зеленые глаза. — Не больна я. Устала немного. Вот и все.
Бабушка прокашляла в руку, посмотрела на внучку и хихикнула:
— На императора устала смотреть. Вы бы видели, как она таращилась на государя. Я испугалась, думала, кто из его свиты заметит, еще что подумает.
— А чего здесь зазорного? Царь красивый мужчина, — вступился за дочку неожиданно Андрей Степанович.
— На Аполлона император похож, — добавила матушка.
— Все равно не прилично молодой девушке так смотреть, — не унималась бабуля.
Все заговорили разом. Замолчали, когда карета подкатила к небольшому особняку.
Еще в карете Ольга Андреевна продумала до мелочей, с чего начнет свое письмо Софье Новокщеновой. О том, как они рано встали, как ехали до Воробьевых гор, как спускались к Девичьему полю, упомнит коротко, отведет места столько, сколько на поездку коронации в Архангельский собор. Главное она напишет, как император, осматривая павильоны, подошел к их семье и поинтересовался, были они или нет на коронации и чем понравилась им она или не понравилась. Николай Павлович и министр иностранных дел, начальник папы граф Нессельроде большей частью разговаривал с Андреем Степановичем, но император говорил мало, он часто бросал взгляды на нее, словно старался вспомнить, где видел. Когда он уходил, еще раз задержал взгляд и, как показалось Ольге Андреевне, легко кивнул ей, будто давая знать, дескать, узнал.
Письмо представлялось длинным, с множеством красивых оборотов. Но, когда Ольга Андреевна села за стол, все мысли перестроились. Она представила наморщенное от недовольства лицо Софьи, ее хихиканье. Потом Софья написала бы нравоучительное письмо, в котором в резких словах посоветовала Ольге Андреевне выбросить из головы глупость.
«Разве влюбиться в человека — это глупо?» — с возмущением подумала она.
Ольга Андреевна достала тетрадку, где еще в субботу, а потом в воскресенье начала писать письмо подруге. Хотела вырвать листы, но раздумала, решив написать продолжение. Быстро прочитала предыдущую запись:
«Вот видишь, мой милый друг, вчера я вообразила большое написать письмо, но не успела сложить, как вынуждена была оставить. Представь, надо было ехать в 5 часов утра… Вскоре после нас приехал государь, великий князь Михаил Павлович и наследник верхом. Мы так близко стояли около царской фамилии. В 2 часа все устали от смотра.
В воскресенье, 22-го, встали мы в 4 часа, скоро оделись, чай пили скоро, карета была готова и мы поехали: папенька, маменька, Катерина Петровна, бабушка… посадила я свою девку, дорогой вместе хохотали. Приехали мы к Боровицким воротам. Не пускают. Принуждены были воротиться и ждать у Спасской. Ты можешь себе представить, какая темнота и даже ни туда ни сюда не уехать. Вышли из кареты, пошли пешком, потерялись, и не знаю, как опять я оказалась у Спасских ворот… Народу бесчисленное множество, все толкаются. Утро холодное, а я в одном платье в домашнем. Не знаю, как быть, как дойти до нашего места, которое около самых дверей Архангельского собора. Покуда не началась коронация, я умирала со смеху с девкой… В 9 часов из пушек начали палить и в колокола звонить, все войска были уже расставлены — выходит государыня Мария Федоровна вся в золоте и бриллиантах…».
Письмо обрывается. Она вспомнила, в тот момент, когда хотела написать, как увидела государя, в дверь постучали. Она спрятала тетрадку под скатерть. Вошла матушка. С ней вместе она спустились вниз в гостиную.
Макнув перо, Ольга Андреевна дописала: «Еще несколько минут и с появлением другого великолепнейшего балдахина, при всеобщем колокольном звоне, я узнала императора, который шел с августейшею супругой. Государь был в алмазной короне, в порфире царской, со скипетром и державою. В его глазах блистало величие христианского владыки».
Отложив перо, прочитав текст, она принялась излагать события сегодняшнего дня. Ольга Андреевна только вернулась с народного гулянья. В памяти ее были свежи праздничные картинки:
«…Народу, друг милый, невозможно перечесть, из-за 300 верст приходили до Москвы. В 12-м часу приходил государь с государыней, Михаил Павлович с женой и 2 великих князя… Флаг подняли… что были столы, доски, веревки, все начали ломать башни, в которых были вина. Государь и вся фамилия уехали. Вдруг видим народ кидается в галерею около нас и все что было в ней кресла, товары, сукно, все рвут, наконец, парусину, и в одну минуты всю галерею изломали… Бежать не знаешь куда, доски летят, крики, шум. Человек наш привел нас к одному дому и пошел искать карету. Тут я встретила Марию Викторовну, которая тоже с матерью пребывала. Один какой-то майор велел принести лавку и мы на ней сидели, дожидаясь своих. Наконец, подали нам кареты…»
56
