«Мишка, Михайло, Михаил», — ласково твердил он про себя, выходя из палатки, находясь под впечатлением воспоминаний. В ожидании императора на узкой площадке стоял малочисленный караул, который он брал с собой в Варну.
Ответственность за безопасность государя возлагалась на Бенкендорфа. Вся его сила состояла из 700 человек пехоты и 600 конницы. Путь пролегал по горам, через речки, где передвигались большие группы неприятельских войск, превосходивших числом императорскую охрану.
Бенкендорф понимал опасность, говорил о ней государю, а после очередной отмашки Николая Павловича, доверял свои опасения бумаге:
«По ту сторону Дуная нам пришлось довольно долго ждать лошадей. Дороги были совершенно испорчены; большой лес, которым должно было проезжать, славился разбойничьим притоном: нас конвоировали всего четыре казака на дрянных лошаденках. Выехав оттуда на открытое место, мы встретили множество болгар, которые, спасаясь от хищничества турок, блуждали по краю с женами, детьми и всем своим имуществом. Подобно им тут могли шататься и турецкие партии; самые эти болгары и особенно некрасовцы, воры по ремеслу, могли напасть на нашу коляску. Государь, незнакомый со страхом, спокойно в ней спал или вел со мною живую беседу, как бы на переезде между Петербургом и Петергофом».
64
По прибытию в Бабадаг император зашел в госпиталь и ужаснулся — почти все врачи лежали больными. Не лучше дела обстояли в других госпиталях, разбросанных по берегу моря, а в Мангалии они размещались в 50 домах. На всех больных приходилось два медика. Не хватало людей на кухне, в госпитальной прислуге.
В Каварне, куда они приехали к вечеру, Николай Павлович, после того как устроил разнос коменданту гарнизона и поговорил с князем Меншиковым, уединился и долго писал распоряжения в штаб армии, в интендантскую службу. Его записки тут же отправлялись по назначению. При себе император оставил одну. Записка была о состоянии медицины в армии и по России. С этим вопросом он решил подробнее ознакомиться по возвращению в Петербург.
* * *
Отслужили панихиду по убитым при штурме Варны, государь засобирался в Одессу. После трудных дней сражений ему предстояла прогулка под парусами. По совету адмирала Грейга императорский штандарт подняли на новейшем линкоре, только что сошедшем со стапеля в Севастополе.
«Императрица Мария» среди прочих мореходных достоинств имела 84 пушки крупного калибра. У экипажа была отменная выучка. Команду возглавлял старый морской волк — капитан I ранга Папахристо.
2 октября на борт линкора поднялся государь Николай I и граф Михаил Семенович Воронцов, сменивший раненного князя Александра Сергеевича Меншикова на посту командующего. Было погожее осеннее утро. Солнце стояло высоко над горизонтом. На шканцах замер почетный караул.
Линкор снялся с якоря в четыре часа пополудни. На внутреннем рейде его сопровождали яхта «Утеха» и пароход «Метеор». Величественный силуэт корабля еще долго виднелся с берега. Он медленно двигался с попутным ветром.
К середине следующего дня, когда линкор был уже на траверзе Георгиевского гирла Дуная, ветер неожиданно упал. Наступил полный штиль. В свите императора послышались шутки, дескать, погода благоволит увеличить срок плавания, и до Одессы будем плыть месяц. Было десять часов вечера. Никто не заметил, как начал свежеть ветер и первое небольшое волнение на море вызвало едва заметную качку корабля.
В полночь все сильнее стал задувать норд-ост. Капитан судна Папахристо с тревогой посматривал на приборы. Он понимал, если ветер не изменится в ближайшие сутки, то их снесет к Босфору. Разыгравшийся свирепый шторм заставил забыть об этом — теперь капитан беспокоился о спасении судна. Он приказал снять на фок-мачте все паруса, оставив только одни брамсели. «Императрица Мария» начала терять ход.
Военный совет собрался в каюте императора.
Докладывал капитан линкора Папахристо:
— Нас неминуемо сносит к турецкому берегу. Вероятность перемены ветра мала, зато велика вероятность вступить в бой с турецким флотом.
После Наваринского поражения флот Османской империи состоит из 4 линейных кораблей и 3 фрегатов. Они сейчас отстаиваются в Буюкдерской бухте, прикрывая Стамбул. Наш линкор, имеющий мощное бортовое вооружение, обладающий хорошей маневренностью, какое-то время может противостоять кораблям противника. Но надо не забывать, что нас сносит к турецкому берегу, а это значит, что мы еще можем оказаться под огнем береговой артиллерии.
В своей команде я уверен. Моряки и офицеры «Императрицы Марии» будут драться самоотверженно и не посрамят российского флага. Но силы наши не бесконечны. Помощи ждать неоткуда. Сдаваться на милость победителя мы не можем. Остается, в крайнем случае, если неприятелем будет сбит рангоут и разбит корпус, взорвать пороховые погреба и всем погибнуть с честью…
Ваше мнение, Михаил Семенович, — Николай Павлович, внимательно слушавший капитана, посмотрел на Воронцова.
— Мое мнение? — вырвавшись из задумчивости, спросил Воронцов и тут же быстро ответил: — В первую очередь подумать об императоре.
— Обо мне не стоит переживать. На случай сражения я такой же член команды. Буду биться вместе со своими матросами, — уверенным голосом сказал император.
— Ваше величество! — Воронцов испуганно посмотрел на государя.
— А вы что думали, граф, когда начнется бой, я спрячусь в своей каюте. И довольно обо мне. Ваши предложения? — нетерпеливо сказал император.
— Во-первых, как мне кажется, турки не станут вступать с нами в бой, — продолжил Воронцов. — Они попытаются выяснить цель нашего прибытия к их берегам. Затянув переговоры, мы можем получить достаточный запас времени, чтобы дождаться попутного ветра. Во-вторых, я согласен с капитаном: на случай сражения биться, не щадя живота своего, и погибнуть, взорвав пороховые погреба.
— Турки, Михаил Семенович, вступать в переговоры не станут. Мы находимся в состоянии войны. Остается «во-вторых» — вступить в бой и погибнуть, — заметил Николай Павлович.
— Я отдал приказ комендорам изготовить орудия к бою. На батарейных палубах полная боевая готовность, — воспользовавшись паузой, сказал капитан.
— Попросите священника обойти корабль и благословить моряков на последний бой, — отрывисто сказал император, и, давая понять всем, что совет окончен, первым поднялся с кресла…
Николай Павлович, как только ему стало известно, что судно сносит к турецкому берегу, еще до начала заседания совета принял решение в плен не сдаваться — памятен был рассказ о Прутском походе Петра I и его долгом стоянии в окружении турецких войск. Императору стыдно было за великого предка, который в минуты растерянности готов был за свое освобождение отдать туркам чуть ли не все свои завоевания, а его жена Екатерина — все драгоценности, взятые ею в поход.
«Петра спас Шафиров. Такого дипломата, как Шафиров, у меня рядом нет, — продолжал он размышлять. — Там был другой случай. Петр Алексеевич имел войско, готовое пойти на прорыв, и турки согласились на переговоры лишь потому, что в результате прорыва они ничего бы не получили. В сегодняшнем случае торговаться нечем. Сдавать же завоеванные земли я не намерен. Видимо, Бог так рассудил: сначала испытать меня на Сенатской площади, а потом дать возможность героически погибнуть».
