Первоначально Николай I высказывал мнение учредить в Варшаве суд на началах, сходных с теми, которые были положены в основание Петербургского верховного уголовного суда. В письме к цесаревичу от 15 сентября 1826 года он напоминал, что Россия подавала пример почти представительного образа ведения дела, «которое тем самым показало перед лицом всего мира, насколько наше дело было просто, ясно, священно». Между тем в Польше, стране конституционной, государь, к сожалению своему, был вынужден учредить суд, по его мнению, некомпетентный для того, чтобы судить государственных преступников.
«Явится ли это, — замечал император в письме к цесаревичу Константину, — более верным средством охранить страну от всяких волнений и закрыть рот тем, которые пожелали бы видеть несправедливость в каре, которую предстоит наложить на виновных! У меня нет ни знания местых условий, ни опытности, поэтому я говорю совершенно зря и единственно по долгу безусловного доверия к моему брату, моему лучшему другу; таким образом, дорогой Константин, примите это за то, чем оно есть, как исповедь сердца, а что касается прочего, будьте уверены, что я исполню то, на что вы укажете мне как необходимое и неизбежное».
В ответ цесаревич написал решительное возражение и подверг критике Петербургский верховный уголовный суд.
«Я позволю себе, — писал Константин Павлович 12 октября 1826 года, — представить вам, что состав суда, вроде того, как было сделано у вас, не может иметь места у нас без нарушения всех конституционных начал, потому что специальные суды не допускаются, а петербургский суд был именно таким, потому что наряду с Сенатом, в состав его введены были члены, назначенные особо для данного случая; в конституционных странах уже отвергают компетентность и правосудие петербургского суда и называют его чем-то вроде военного суда; сверх того, само судопроизводство представляется им незаконным, так как в нем не было допущено гласной защиты, виновные же или подсудимые были осуждены, не быв, так сказать, ни выслушаны публично, ни защищены тем же путем; в конституционных странах действуют учрежденные на то суды, при гласной защите…»
75
Переписка императора Николая I и цесаревича Константина закончилась тем, что члены польских тайных обществ, согласно польской конституции, были переданы сеймовому суду, образованному из членов сената; те же поляки, которые состояли русскими подданными, подверглись суду в Петербурге.
Заседание сеймового суда в Варшаве открылось 3 июня 1827 года. Цесаревич выражал государю надежду, мол, суд докажет, что общественное мнение страны стоит на должной высоте, без всякого оттенка раболепства. Он был убежден — в Петербурге увидят, насколько несостоятельно мнение, будто королевство находится в стадии брожения или даже революции.
Читая письма брата, Николай Павлович получал из Польши совершенно иные сведения. Ему докладывали — весь край покрылся густой сетью тайных обществ и заговоров, в стране идет революционная пропаганда, в которой подсудимые из тайных обществ представляются защитниками народа, прокламации расклеиваются в публичных местах, плохим патриотам угрожают местью народа. Император удивлялся, что цесаревич не замечает манифестаций, устраиваемых молодежью в Варшаве, и не слышит их лозунгов.
Процесс закончился летом 1828 года оправданием подсудимых, из которых только некоторые были приговорены к незначительным тюремным заключениям, с зачетом времени, проведенного под арестом. Император Николай I, узнав об исходе варшавского политического процесса, воскликнул: «Несчастные! Они спасли виновных, но погубят Отечество!»
Цесаревича Константина решение суда привело в гнев. Его письма к Николаю Павловичу, испещренные выражениями прибегнуть к крайним мерам, были отличны от тех, которые он писал перед началом процесса. Теперь уже Николаю I приходилось сдерживать брата. Административный совет, которому было велено высказать свое мнение, оправдал решение, постановленное сеймовым судом.
22 февраля 1829 года умер председатель сеймового суда сенатор Белинский. Ему устроили пышные похороны. Они сопровождались беспорядками, устроенными молодежью. Впервые в письме цесаревича Константина к брату Николаю Павловичу появились слова тревоги, беспокойства:
«Выговор был принят с почтительностью и покорностью, но не с убеждением, как это видно из донесений, получаемых мною со всех сторон; впрочем, чего же можно ожидать от подобных существ и от сброда, каким являются в большинстве сенаторы этой страны. Тем не менее, нужно быть справедливым и сказать, что среди них есть такие, которые сознают, что сделали ложный шаг, и раскаиваются. Вместо того чтобы чувствовать деликатность вашего образа действий, выразившего в приказании сделать им выговор при закрытых дверях, встречаются такие, которые видят в этом опасение действовать публично, и что, во всяком случае, они восторжествовали, освободив патриотов, которые жертвовали для Отечества. Подобное толкование распространено между праздною молодежью и, в особенности, среди студентов; со дня на день они становятся все более дерзкими и, в особенности, после погребения Белинского. Я уже предупредил правительство об этом и о крайней необходимости водворить порядок среди всей этой неугомонной молодежи; все здравомыслящие люди чувствуют это и держатся моего мнения; но я не знаю, чем это можно объяснить; меры, которые считают возможными принять, не отвечают безотлагательным потребностям данного случая. Следует заметить, что с некоторого времени учащаяся молодежь усвоила крайне заметную наклонность к злу. Я склонен думать, что она получает руководство извне, а именно из Познанского герцогства и из Франции».
76
В 1829 году пререкание между властями закончилось. Государь повелел прочесть сенату высочайший выговор, а затем утвердил приговор суда, который вступил в законную силу 14 марта 1829 года. Затем последовало закрытие сеймового суда.
Иначе сложилась судьба поляков, русских подданных, замешанных в заговоре тайных обществ. Их судили в Правительствующем Сенате, а затем дело поступило в Государственный совет. На основании высочайше утвержденного 24 февраля 1829 года мнения, виновные по степени их преступлений были подвергнуты наказаниям.
* * *
Николай Павлович выехал в Польшу из Петербурга 25 апреля 1829 года. Побывав по пути следования с великим князем Михаилом Павловичем в Динаберге, осмотрев укрепления, он проследовал до Белостока. В Белостоке к нему присоединился генерал-адъютант, граф Бенкендорф.
Они ехали на любимой Николаем Павловичем двухместной коляске, то и дело делясь впечатлениями.
— …Вот уже давно не видно деревенских крыш, крытых соломой и дранкой, — завершил свое рассуждение о перемене местности Александр Христофорович, вглядываясь в задумчивое лицо Николая Павловича. — Утомились, ваше величество?
— Уставал на наших российских дорогах, когда едва-едва из грязи лошади вытаскивали коляску, — бросил император. — А тут, — он повел головой, словно пытаясь объять взглядом просторные луга, раскинувшиеся по обе стороны дороги. — Тут благодать!
