— Ты не прав, Михаил, от планов он не отказался, а отложил их до поры до времени. И потом, неужели тебе самому не стыдно признавать, что у нас в России людей продают, как скотину. Где это еще видано? — проговорил Николай Павлович, продолжая следить за передвижениями брата по кабинету.
— Скотину, говоришь? — великий князь громко рассмеялся. — Ни в одной другой стране не живется народу вольготней, чем в России крепостному крестьянину. Работает он, не работает, или кое-как работает, помещик все равно его должен кормить, поить, одевать и место для спанья давать.
— Ну, это ты сие прибавил, — улыбнулся Николай Павлович.
— Немножко прибавил, — повел широкими плечами Михаил Павлович. — Но если серьезно, — он подошел к столу, посмотрел пристально на государя. — Если серьезно, то у твоего Сперанского была правильная мысль освобождать крестьян обратным путем тому, как они переводились в крепостничество. С одним условием — с разрешения помещика. И не таким способом обмана, как покойный Виктор Павлович Кочубей придумал, который будучи Председателем Государственного совета, закон о непродаже крестьян без земли предложил растворить в комплексе мер помощи и предоставления льгот дворянам. Помещики эту хитрость поняли. Их и дальше не обманешь. Дворян надо убеждать примерами. Когда они поймут, что это выгодно, что эти самые крестьяне от них никуда не денутся, будут приходить наниматься на работу, тогда пойдут на освобождение крестьян с землей. И делать сие дело надо неторопливо, начиная с западных губерний…
Слушая брата, а говорил он долго и подробно, Николай Павлович невольно возвращался мыслями к первым ограничениям крепостного права. Когда великий князь закончил назидательную речь, он ответил ему:
— Ты же сам знаешь, Михаил, через год после вступления на престол я учредил 6 декабря 1826 года секретный Комитет, которому было поручено рассмотреть предположения относительно улучшения различных отраслей государственного устройства и управления и, между прочим, относительно изменения быта крестьян. Прежде чем комитет закончил свою деятельность, по высочайшему повелению был учрежден особый комитет для составления закона о прекращении продажи людей без земли. При разногласии в Государственном совете относительно продажи крестьян на своз, я примкнул к большинству, высказавшему за запрещение безземельной продажи крепостных. Однако проекты комитета одобрены не были вследствие протеста цесаревича Константина Павловича. В 1835 году мною учрежден новый секретный комитет, одной из задач которого является принятие мер для улучшения состояния помещичьих крестьян. Я опасаюсь, если так неторопливо и дале пойдет, то мне и жизни не хватит на освобождение крестьян от рабства.
— Зато ты создашь прочную основу, которая поможет наследнику, цесаревичу Александру Николаевичу, без потрясений завершить сие сложное дело, — заметил Михаил Павлович.
— Я бы хотел крестьян освободить сам, — недовольно проговорил государь.
Великий князь Михаил развел руками.
Испытывая возвышенные чувства от предстоящих преобразований в империи, Николай Павлович 15 февраля 1836 года написал письмо князю Паскевичу:
«Кажется мне, что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки России, стоящей как столб и презирающей лай зависти, платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нея на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире. Да благословит нас Бог и устранит от нас всякую гордость или кичливость, но укрепит нас в чувствах искренней доверенности и надежды на милосердный Промысел Божий! А ты, мой отец- командир, продолжай мне всегда быть тем же верным другом и помощником к достижению наших благих намерений».
124
* * *
Провозгласив себя реформатором, новым Петром Великим, Николай Павлович то и дело срывался с места и скакал то в Финляндию, то к Черному морю, то в Польшу, то в Москву… Летом 1836 года государь вновь отправился с инспекционной поездкой по империи. Место в дорожной карете подле императора, как обычно, занимал Бенкендорф, с которым его связывала не только служебная приязнь, но и теплые чувства доверия.
В сословном быту даже мимолетный разговор с государем считался высшей честью. О нем вспоминали, его передавали потомкам. Граф беседовал с царем днями, неделями, из года в год. Эта поездка в Пензу и Тамбов оказалась для Бенкендорфа одной из последних.
Отдохнув в доме губернатора Пензы, Николай Павлович в 5 часов пополудни 25 августа выехал по направлению к небольшому уездному городку Чембар, расположенному от губернского центра за 125 километров.
Из села Мочалейки государь в сопровождении генерал-адъютанта Бенкендорфа выехал в 12 часов ночи. На 17-й версте от станции в селе Кевдогершине сменили лошадей. До Чембара оставалось 14 верст. Дорога шла ровная и лишь впереди виднелась длинная совершенно отлогая гора. Начинала всходить луна. Ночь обещала быть безоблачной. В коляске зажгли фонари. На козлах экипажа сидели ямщик и камердинер. Впереди экипажа скакали трое конных с горящими факелами, вселяя в кучера азарт погони.
Император дремал. Заснуть ему мешало неожиданно появившееся волнение. Он изредка с трудом открывал слипающиеся ресницы, охватывая взглядом бледную луну, катившуюся по небосклону вровень с коляской, и опять погружался в покой. Когда Николай Павлович приоткрыл глаза в очередной раз и не обнаружил луны, он в беспокойстве заерзал на сиденье, потянулся было всем телом к дверце, как вдруг коляску тряхнуло, потом еще раз, еще…
Подъезжая к последней горе, против села Шалалейки, ямщик не сдержал лошадей и не затормозил экипажа. На половине горы дышловые лошади, не будучи особенно сдерживаемы, понесли раскатившийся экипаж, напиравший на них сзади всею своею тяжестью. Форейтор не удержался на козлах и упал. Выносные лошади, никем не управляемые, свернули в сторону и наскочили на край дороги. Экипаж на всей скорости повалился в дренажную канаву. Послышались страшный треск и звон разбиваемого стекла. Лошади, отборные по силе, вырвали передок коляски, но, не чуя более руки возницы, погасили инерцию бега и через полсотни саженей встали. Замер и кортеж. К бесформенной груде обломков побежали люди.
Среди останков экипажа, которые были разбросаны на месте падения, угадывались тела кучера Колчина и камердинера Малышева. Над местом трагедии одиноко крутилось колесо экипажа.
Из обломков кареты поднялся граф Бенкендорф. Он с трудом откинул перекосившуюся дверцу лежавшей на боку кареты и, склонившись внутрь, что было сил крикнул:
— Государь!
Зловещая тишина, нарушаемая тихим скрипом крутящегося колеса, висела над изуродованной каретой, в которой находился избранник Божий Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский…
Николай Павлович, потерявший сознание, пришел в себя, увидел над собой луну и улыбнулся. Государю показалось, что она светит намного ярче, чем когда он видел ее из коляски. От напряжения стали болеть глаза, но он не отводил взгляда, по- детски радуясь, что нашел потеряшку.
