Николай Павлович торопил с отъездом. 8 сентября он заявил Бенкендорфу: «Я еду непременно завтра утром в 9 часов, и если вы не можете везти меня, то уйду пешком».
Как вспоминал Александр Христофорович, император никогда в жизни не выражался таким повелительным и резким тоном.
Перед отъездом из Чембара император пригласил к себе приходского священника отслужить благодарственный и напутственный молебен. Николай Павлович приятным, чистым басом пел вместе с дьячком.
* * *
По возвращении в Петербург, государь получил донесение о скорой премьере оперы «Жизнь за царя» композитора Михаила Глинки. Николай Павлович тут же отправился на репетицию.
— Доволен ли ты артистами? — поинтересовался он у Глинки.
— В особенности ревностью и усердием, с которыми они исполняют свои обязанности, — отвечал Михаил Иванович.
— Я знаю, вы хотели назвать оперу «Иван Сусанин»? — царь прищурился.
— Не скрою, — качнул головой Глинка.
— Почему изменили название? Вам кто-то присоветовал? — продолжал настойчиво и не без видимого интереса Николай Павлович.
— Сусанин — один из спасителей нашего Отечества. Отдавая жизнь за него, он отдавал жизнь за царя, потому что царь и Отечество неразделимы, — без запинки проговорил композитор.
— Умно сказано, — кивнул император и ушел к артистам, кучкой столпившимся на сцене.
В пятницу, 27 ноября 1836 года, проходило первое представление оперы. Глинка сидел в ложе во втором ярусе. Первый ярус был полностью занят придворными и первыми сановниками с семействами.
Михаил Иванович, пропустивший по болезни последнюю репетицию, переживал за премьеру. Первый акт прошел под аплодисменты зрителей. Когда же во втором акте с появлением поляков и звучания мазурки в зале наступила тишина, он испугался, побежал на сцену. Там композитору объяснили, что молчанием зрители встречают поляков.
«Появление Воробьевой развеяло все мои сомнения в успехе, — вспоминал Глинка. — Песнь сироты, дуэт Воробьевой с Петровым, квартет, сцена с поляками и прочие номера акта прошли благополучно и с большим успехом. В четвертом акте хористы, игравшие поляков, в конце сцены, происходившей в лесу, напали на Петрова с таким остервенением, что разорвали на нем рубашку, и он не на шутку должен был от них защищаться.
Великолепный спектакль эпилога, представляющий ликование народа в Кремле, поразил меня самого. Воробьева была превосходна, как и всегда, в трио с хором. Успех оперы был совершенный, я был в чаду и теперь решительно не помню, что происходило, когда опустили занавес».
127
Михаила Ивановича позвали в императорскую ложу.
— Благодарю тебя, Михаил. Я в восторге! — обнимая композитора, сказал Николай Павлович.
— Я рад, что все получилось, — скромно ответил Глинка.
— У меня вопрос, — государь в свойственной ему манере говорить загадками, напустил на лицо таинственное выражение.
— Слушаю вас, ваше величество, — весь в напряжении подался вперед Михаил Иванович.
— Я считаю, что не хорошо, когда Сусанина убивают на сцене.
— Болезнь не позволила мне быть на последней репетиции, и я не мог знать, как распорядятся в мое отсутствие. По моей же программе во время нападения поляков на Сусанина занавес должен опуститься. Смерть же Сусанина высказывается Сиротою в эпилоге, — пояснил композитор.
— Это ты хорошо придумал, — задумчиво сказал Николай Павлович. — Сам и передай, чтобы теперь так играли. И скажи, что я тоже так велел играть.
Оставив Глинку, государь прошел на сцену. Найдя среди артистов, обсуждавших спектакль, Петрова, который играл Ивана Сусанина, он сказал:
— Ты так хорошо, так горячо выразил любовь к Отечеству, что у меня на голове приподнялась накладка!
— Такую постановку нельзя играть плохо, — согласился Петров.
Они еще несколько минут разбирали отдельные сцены, живо обсуждали костюмы. Когда же разговор зашел о пожеланиях артистов, Петров вдруг сказал:
— Вот, ваше величество, если бы нам приобрести тенора Иванова, тогда бы опера поднялась еще выше.
Наступила мертвая тишина. Артисты, прервав разговоры, смотрели на императора. Петров и сам растерялся. Все хорошо знали историю с придворным певчим Ивановым. Чтобы обработать прекрасный голос, он был отправлен за казенный счет за границу. Зная ограниченные оклады русских артистов, по окончании учения Иванов остался за границей, имел огромный успех на сцене и получал большие деньги. Государь потребовал, чтобы он возвратился, но Иванов принял иностранное подданство.
Артисты видели по лицу императора, какая в нем происходит борьба, и ждали вспышки. Николай Павлович вдруг улыбнулся, подошел вплотную к Петрову, положил ему руку на плечо и сказал спокойным голосом:
— Любезный Петров, какими бы достоинствами человек ни обладал, если он изменил своему Отечеству, то в моих глазах не имеет никакой цены. Иванову никогда не бывать в России.
Император щедро вознаградил Глинку. Михаил Иванович получил в подарок перстень из топаза, окруженного в три ряда брильянтами, в 4000 рублей ассигнациями.
1 января 1837 года композитор Глинка был назначен капельмейстером певческой капеллы. При назначении государь объявил ему: «Глинка, я имею к тебе просьбу и надеюсь, что ты не откажешь мне. Мои певчие известны по всей Европе и, следовательно, стоят, чтобы ты занялся ими. Только прошу, чтобы они не были у тебя итальянцами».
Глинка понял государя и начал набирать певчих в Черниговской губернии, главным образом из архиерейских певчих. Государь сам экзаменовал их. Он задавал тон в пении, а когда певчие опережали его, радовался за них.
* * *
Из всех зрелищ больше всех Николай Павлович любил театр, знал всех ведущих актеров. В его друзья входили Каратыгины, Сосницкие, Брянские, Рязанцев, Дюр, Мартынов, Самойловы, Максимов и Асенкова. Он был знаком с второстепенными актерами. Зачастую бывал на репетициях, а после спектаклей приходил на сцену и беседовал.
Не упускал из виду император и тех, кто ставил спектакли, кто писал для сцены: благоволил Кукольнику, Полевому, Каратыгину, Григорьеву. Поощрял их. Выдавал неоднократные пособия Гоголю, пенсию Полевому. Хорошо разбираясь в литературе, он иногда советовал драматургам где-то усилить тон содержания, где-то его изменить. Говорил не навязчиво, но подробно и толково.
Не терпел Николай Павлович скабрезных пьес и фарсов. Он воспринимал критику в адрес чиновников и помещиков. Особенно любил «Горе от ума» и «Ревизор». Сам ходил на эти постановки и отправлял смотреть их свою свиту.
Постановки готовились тщательно. На декорации и костюмы денег не жалели. Этим пользовались чиновники, наживая большие состояния. Император знал и за малейший беспорядок взыскивал с распорядителей. Однажды он приказал посадить под арест на три дня директора театра и машиниста за то, что при перемене одна из декораций запуталась за другую.
