— Попробуем проход под буквой «Ж» — Жак, — предложила Вайолет.
— Ш-ш-ш, — прошипела Солнышко.
— Нет, Солнышко, — мягко возразил Клаус. — Я не думаю, что нам подходит буква «Ш». С какой стати Хэл держал бы Жака Сникета под буквой «Ш»?
— Ш-ш-ш, — продолжала настаивать Солнышко, показывая при этом на дверь. И тогда старшие Бодлеры сразу сообразили, что неправильно ее поняли. В другой раз Солнышко, говоря «ш-ш-ш», могла иметь в виду нечто вроде «Я думаю, стоит поискать нужный нам документ в проходе "Ш"». Но тут она скорее хотела сказать: «Тихо. По-моему, кто-то входит в проходную комнату Хранилища Документов».
И впрямь — Бодлеры прислушались и услыхали какие-то странные цокающие шажки, как будто кто-то ступал на очень тонких ходулях. Шаги приближались, приближались, затем прекратились. Дети затаили дыхание и услыхали, что дверь в Хранилище затряслась, словно кто-то пытался ее открыть.
— Может, это Хэл, — прошептала Вайолет. — Пытается отпереть дверь скрепкой.
— А может быть, Маттатиас, — шепнул Клаус. — Ищет нас.
— Сторож, — прошептала Солнышко.
— Неважно, — сказала Вайолет, — кто бы он ни был, скорее бежим к проходу «Ж».
Бодлеры на цыпочках прокрались к проходу «Ж» и быстро пошли по нему, читая этикетки на шкафах.
— Жабо — Жаворонок.
— Жадность — Жажда.
— Это тут! — прошептал Клаус. — Жак должен быть рядом с Жакерией
[3]
и Жалюзи.
— Будем надеяться, — проговорила Вайолет.
Дверь опять затряслась. Клаус поспешил выбрать ключ из связки и отпереть шкаф. Дети выдвинули верхний ящик в поисках слова «Жак». Насколько знала Вайолет, «жалюзи» означало шторы из пластинок на окнах. А Жакерия, насколько знал Клаус, означала крестьянские восстания во Франции в 1358 году. И опять-таки между этими словами нашлось еще много информации о Жаккаре, банкире Наполеона III, о говорящем попугае Жако из лесов Экваториальной Африки, о жакете — короткой верхней женской одежде в талию, но Жака там не было.
— «Пожар»! — шепнул Клаус, закрывая и запирая шкаф. — Бежим к проходу «П»!
— И поскорее, — добавила Вайолет. — Похоже, кто-то пытается взломать замок.
И правда. Бодлеры на миг замерли и услышали негромкое царапанье в той стороне, где находилась дверь, как будто в скважину засунули что-то длинное и тонкое и пытаются отомкнуть замок. Вайолет знала еще с той поры, как они жили у Дяди Монти, что работа с отмычкой занимает довольно много времени, даже когда отмычка сделана одним из лучших в мире изобретателей. Тем не менее дети постарались быстро, насколько это возможно на цыпочках, перебежать в проход «П».
— Пакость — Палаццо
[4]
.
— Памятник — Паника.
— Парис
[5]
— Патология
[6]
.
— Пейзаж — Перчатки.
— Пищик — Последний день Помпеи.
— Здесь!
И опять Бодлеры подобрали соответствующий ключ, а потом соответствующий ящик и затем соответствующую папку. Что касается картины «Последний день Помпеи», то художник имел в виду извержение Везувия, в результате которого город Помпеи оказался погребен под пеплом и Лавой. Пищик — это такая дудочка, с помощью которой охотники приманивают птиц, и визгливый звук, раздававшийся за дверью, очень походил на писк дудочки. Дети лихорадочно искали слово «Пожар», но между Пищиком и Последним днем Помпеи не было ничего, имеющего отношение к пожару.
— Что нам делать? — спросила Вайолет, в то время как дверь опять затрясли. — Где еще он может стоять?
— Давайте подумаем, — сказал Клаус. — Что говорил Хэл про досье? Мы знаем, что оно касается Жака Сникета и пожара.
— Прем! — высказалась Солнышко. Означало это «Но мы уже смотрели на Сникета, на Жака и на Пожар».
— Должно быть что-то еще, — проговорила Вайолет. — Мы должны найти этот документ. В нем наверняка содержится важнейшая информация о Жаке Сникете и Г.П.В.
— И о нас, — добавил Клаус. — Не забывайте об этом.
Дети уставились друг на друга.
— Бодлеры! — прошептала Солнышко.
Без дальнейших разговоров сироты бросились к проходу «Б», пробежали мимо шкафа Бабочка-Бавария, Бактерия-Балет и Бамбук-Баскервиль, остановились около Бат Мицва-Борщ. Пока от дверей шел визжащий звук, Клаус перепробовал девять ключей, прежде чем отпер шкаф, и там, между еврейской церемонией совершеннолетия девочек и вкусным русским супом, дети нашли папку, помеченную «Бодлеры».
— Здесь, — сказал Клаус, вынимая ее из ящика трясущимися руками.
— Что там? Что там говорится? — в возбуждении спрашивала его Вайолет.
— Смотрите, — сказал Клаус, — снаружи есть примечание.
— Читай, — сказала Солнышко отчаянным шепотом, потому что дверь начала страшно сотрясаться на петлях. Видимо, попытки стоявшего за дверью потерпели неудачу.
Клаус приподнял папку повыше, чтобы прочесть при тусклом освещении: «Все тринадцать страниц сникетовского досье забраны из Хранилища Документов для официального расследования». Клаус поднял голову, и сестры увидели у него за стеклами очков слезы в глазах.
— Вот когда, наверное, Хэл видел наши фотографии — когда вынимал папку и отдавал для официального расследования. — Клаус уронил папку на пол и в полном отчаянии сел рядом. — Тут ничего нет.
— Нет есть! — возразила Вайолет. — Глядите!
Бодлеры посмотрели на раскрывшуюся папку и увидели один-единственный листок.
— Страница тринадцать, — продолжала Вайолет, глядя на цифру, напечатанную в углу страницы. — Ее, наверное, не взяли случайно.
— Вот почему так важно скреплять скрепкой бумаги, объединенные одной темой, даже когда складываешь их в одну папку, — сказал Клаус. — Но что там написано?
Раздалось продолжительное «кря-я-як», и дверь Хранилища с громким «бум» слетела с петель и, словно в обмороке, грохнулась на пол огромной комнаты. Однако дети на обратили на это ни малейшего внимания. Вайолет, Клаус и Солнышко сидели и глядели на тринадцатую страницу досье, пораженные увиденным до такой степени, что даже не прислушивались к странным неровным шажкам, — вторгшийся в комнату уже ступал по проходам вдоль шкафов.
Тринадцатая страница бодлеровского досье не изобиловала информацией: одна фотография, прикрепленная скрепкой, и над ней надпись, напечатанная на машинке. Но порой достаточно одной фотографии и одной фразы, чтобы автор этой книги плакал, пока не уснул, годы спустя после того, как был сделан снимок. Или чтобы трое детей сидели и безотрывно глядели на страницу, как будто на ней была напечатана целая книга.
