На Ярушку ярко синими невидящими глазами, не выражавшими ничего, кроме одиночества и обреченности, смотрела … она сама, Ярослава.
Девочка отпрянула, медленно оседая по металлическим прутьям оградки. Тяжело дыша смотрела она вслед самой себе, сгорбленной, несчастной, безрадостно в одиночестве прошедшей по жизни.
Воздух вокруг потемнел и сжался, давя на грудь, забивая ноздри, глазницы сухим сизым туманом.
***
Енисея оглянулась.
И поняла, что осталась одна. Темные плиты нефритового зала, покрытые мраморным кружевом колонны, белоснежный трон.
Рядом с ним, коленопреклоненный молился отец. Традиционные для таких случаев серебристые одежды тяжелыми волнами окружали его.
– Батюшка! – тихо позвала она его. Голос подхватило гулкое эхо, вознеся к вершине сводчатого потолка. Велимудр вздрогнул, обернулся.
– Енисея! Ты жива! – Енисея бросилась к отцу, стала его обнимать, поцеловала. – Как хорошо, так отрадно на душе, радость моя! Я снова вижу твои глаза.
Торопливые шаги нарушили идиллию.
– Енисея!
Девушка удивленно обернулась на встревоженный голос: из – за колонн выбежал Олеб.
– Прочь! Демон! – отец неожиданно бросился юноше наперерез, широко расставив руки. Тот, словно обезумевший, выхватил длинный меч, приготовившись принять удар.
Енисея не сразу поняла, что происходит, но слова отца отрезвили ее: в самом деле, как здесь, во дворце Маары мог оказать Олеб, ведь он не знает дороги. Девушка выхватила из ножен свои кинжалы, и встала рядом с отцом.
Олеб побледнел и остановился, медленно переводя взгляд с волхва на любимую.
– Енисея, здорова ли ты? – опешил он. – Ты ли это? Ведь это я, твой Олеб…
Велимудр не дал ему договорить:
– Нет, нет, не верь ему! – задыхаясь, шептал он. – Это демон, это навий дух! Убей его!
Енисея прищурилась и выставила вперед кинжалы, направив узкие лезвия на юношу. Тот сделал шаг вперед:
– Енисея, что ты?
– Не подходи…
– Убей его! – шептал Велимудр, бледнея и хватаясь за горло.
Олеб бросил меч к ногам Енисеи:
– Ты не ведаешь, что творишь, но я не стану причиной твоей погибели.
Енисея сделала медленный шаг в сторону, Велимудр – такой же кошачий прыжок в противоположном направлении, стараясь обойти Олеба со спины. Юноша не сдвинулся с места, настороженно наблюдая за передвижениями любимой.
– Енисея, не делай того, о чем потом сожалеть станешь, – как можно спокойнее проговорил он. – Это я, твой жених Олеб. Мы договорились о том у ручья близ Аркаима, после битвы с грифонами, – Енисея остановилась. – Ты сказала, что не хочешь ничего обо мне знать, так как без позволения батюшки твоего ни руку свою, ни сердце обещать не можешь. На что мы сговорились отправиться к нему, – девушка замерла. – Батюшка твой принял меня гневной речью, назвав бесполезным головастиком, но вмешалась ты, просила, чтобы он испытал меня…
– Говори, – Енисея опустила кинжалы.
– Он отправил меня на поиски шкуры золотой козы.
– Так где она?!
Олеб медленно, продолжая внимательно следить за девушкой, вытащил из – за пазухи сверток.
Жуткий крик разорвал нависшую над ними тишину – это старик Велимудр, добравшись до меча, брошенного минуту назад Олебом, схватил его рукоять дрожащими руками и, с трудом приподняв его, направил на юношу. Собрав все свои последние силы, он бросился на него с душераздирающим криком:
– Убе – е – е – ей!
Енисея, желая не допустить смертельного удара, бросилась к отцу.
Одно стремительное движение, удар мечей и тяжелый звон упавшего на камень металла.
Все сошлось в одной точке: растерянный безоружный Олеб, еще сжимавший в руках сверток, обезумевший от страха и недоверия старик, вооруженный опасным клинком, дочь и невеста, желавшая предотвратить трагедию.
Енисея, все еще глядя в синие отцовские глаза, увидела в них детское удивление и упрек, и отпрянула.
Старик покачивался, прижимая к сердцу руки, по которым медленными горячими струйками стекала кровь.
– Батюшка… Что?…
Она перевела испуганный взгляд на Олеба. Его бледное лицо со впавшими почерневшими глазницами уже ничего не выражало. Из – под сердца торчало острие меча, а кровавое пятно растекалось по груди. Тяжелый сверток безвольно упал на нефритовый пол, раскрывая свое драгоценное содержимое: золотая шелковистая шерсть роскошными волнами на черных плитах. Олеб качнулся и рухнул безжизненной куклой.
– Демоны, – успел прошептать отец, невидящим взором уставившись куда – то в потолок, и медленно осел.
– Батюшка! – бросилась к нему Енисея, все еще не понимая, что произошло, и, главное, как. – Батюшка! Не уходи, не оставляй меня! – она подхватила иссушенное годами горя тело отца, прижав его к себе, качая его, словно младенца. – Прости! Прости меня… Простите оба, это все моя вина. Господи! Помоги!
Под высокие своды черного тронного зала холодный ветер еще долго уносил ее плачь, не в силах помочь человеческому горю, и тем, более, что – то исправить.
***
По бескрайней снежной тайге шла черноволосая девочка лет тринадцати, серьезная, даже немного сердитая.
– Вот же, волшебники – колдуны – маги – чародеи! – причитала она. – Дались мне ваши секреты и тайны в стиле «дружу – не дружу»! Черти – куда затащили, мозг своей чепухой вынесли, и еще в довершение всего исчезли куда – то!
Она торопливо преодолевала торосы, то и дело падала в глубокие сугробы, проваливаясь в них по самое колено. Плотный наст вокруг серебрился, отражая яркое арктическое солнце.
– Хоть бы людей найти, честное слово, – бурчала девочка. – Только нормальных! С одеждой, едой, нормальными человеческими разговорами… А то про этих и в школе рассказать стыдно. За больную примут, в больничку посоветуют прилечь, – она снова замолчала, с трудом выбираясь из глубокого сугроба. – Да я и сама прилягу… Там хорошо. Добрые тетеньки в белых халатах. Ни тебе тумана черного, ни дымящихся дамочек.
Внезапно она замолчала.
Возмущаясь своей незавидной доле, девочка не заметила, как ступила на лед. Гладкий, словно отполированный.
Изумрудно – синий.
Где – то там, под толщей льда важно проплыли чьи – то тени и исчезли в глубине. Потом мелькнула еще тень. Под ногами, у самой поверхности, блеснула чешуйчатой спиной и растаяла в глубине большая рыба…
Она поняла, что не может больше сделать ни одного шага. Липкий, противный, неистовый страх подкрался к самому горлу. Внезапно сделавшаяся такой неудобной обувь из веток и упругих листьев не защищала от холода, да и скользко в ней было, жуть.
