– Ты, Митя, я чаю, засиделся без дела? – ласково обратился к нему Лыков.
– Готов служить тебе, дядюшка, – тусклым голосом отвечал тот.
– Да службишка-то невелика. Возьми коня и пяток холопов и поезжай в Кукуй. Только что туда карета поехала с особой одной, так боюсь, кабы худа не случилось.
– Какого худа?
– Да мало ли… может, колесо сломается, а может, тати нападут… Особа сия у меня была, так что нехорошо будет, если до места не доберется. Ты парень хваткий, если что и приключится, так справишься. Только не мешкай, ступай.
– Как повелишь, – поклонился Щербатов и двинулся выполнять поручение.
На душе у молодого человека и впрямь было неспокойно. Довольно быстро разобравшись, что дядя его занят делами, которые трудно назвать иначе, чем изменой, Дмитрий задумался. С одной стороны, не все перемены, произошедшие в последнее время на Руси, ему нравились. С другой – многое менялось к лучшему. Служба в драгунах, показавшаяся ему в первое время невыносимой, постепенно пришлась по нраву, появились приятели. Только вот сейчас они добывают славу в походе, а он занят непонятно чем. А ведь мог бы при удаче вернуть семье честь и положение. А выслужившись, можно было подумать и о сватовстве к Алене Вельяминовой. Конечно, брат ее в чести у государя, однако же и Щербатовы род не из последних. Неужто не отдаст? Эх, мечты-мечты!
Борис Михайлович, как оказалось, словно в воду глядел. Карета, о которой он говорил, и впрямь попала в беду. Колеса на ней, правда, были целыми, вот только лежала она на боку, а вокруг собралась целая толпа народа и явно не для того, чтобы помочь. Правда, два довольно рослых немца, умело орудуя шпагами, ухитрялись держать ее на расстоянии. Один из них – старик с развевающимися седыми волосами, ловко махая клинком, заставил всех отступить, а второй тем временем помогал женщине выбраться наружу. «Так вот какая особа…» – успел подумать Дмитрий до того, как прозвучал выстрел, и высокий старик упал.
– Бей колдунов! – раздался истошный крик, и толпа тут же захлестнула второго немца и его спутницу.
Похолодев внутри от мысли, что не успеет, Щербатов ударил шпорами коня и, громко гикая, налетел на творивших разбой. Вместе с не отстававшими от него холопами они на полном скаку влетели в людскую массу и разогнали их плетями. Увы, было уже поздно. Оба немца лежали бездыханными, а в красивой немке едва теплилась жизнь. Впрочем, теперь было трудно поверить, что прежде она была красивой: все лицо в кровоподтеках, один глаз заплыл, а рот разорван. Дмитрий в отчаянии наклонился к ней и услышал, как она прошептала ему:
– Ретте майне тохтер…
[60]
Не поняв ни слова, но каким-то звериным чутьем сообразив, что она сказала, княжич заглянул в карету и увидел на дне ее съежившуюся от страха девочку лет пяти. Схватив ребенка на руки и прижав ее голову так, чтобы она не видела, что случилось с ее матерью, Щербатов вылез наружу и наткнулся на горящие безумием глаза Телятевского. Лыковские холопы, хорошо его знавшие, позволили ему и его людям приблизиться.
– Отдай мне ее… – прошипел дворянин.
– Не отдам, – решительно отказался Дмитрий и вдруг нашелся: – Князь Борис Михайлович велел ее привезти!
– Врешь!
– Пойди спроси у него.
Глаза бунтовщика на мгновение потухли, но затем на лице проснулось понимание, и безумный взгляд снова ожил.
– Бей немчуру! – заорал он своим спутникам и побежал в сторону Иноземной слободы.
Сообщники с радостными криками последовали за ним, а следом потянулись и остальные. В Москве разгорался бунт.
Немного отъехав от места происшествия, Дмитрий велел холопам возвращаться назад, а сам погнал коня прочь. Поначалу он не разбирал дороги, но опомнившись, сообразил, что дорога привела его на знакомую улицу в Стрелецкой слободе. То, что девочку нельзя отдавать в руки дядюшки, молодой драгун прекрасно понимал. Но вот что с ней делать самому? Пропустив в нерешительности тарахтевший колесами по бревенчатой мостовой возок, княжич вдруг услышал знакомый насмешливый голос.
– Ой, гляньте-ка, какой кавалер! – звонко воскликнула Машка, заметившая Щербатова. – Не иначе, опять что-то потерял!
Тот обернулся и обомлел: в возке сидели горожанки, в одной из которых он с изумлением узнал лишившую его сна боярышню Вельяминову. Правивший повозкой мужик, подозрительно косясь на драгуна, понукал лошадку, и они непременно проехали бы мимо, но молодой человек стряхнул оцепенение и неожиданно хриплым голосом выдавил из себя:
– Помогите!..
– Чего тебе? – строго спросила Алена, также узнавшая незадачливого ухажера.
– Помогите, – повторил Дмитрий и распахнул полу плаща, открыв доверчиво прижавшуюся к нему девочку.
– Что это? – воскликнула Авдотья и велела вознице остановиться.
– Девочка… – выдавил из себя княжич.
– Да уж вижу, что не кошка, непутевый; взял-то ее где?
– Спрятать ее надо.
– Это еще зачем? – нахмурилась стрельчиха. – Неужто украл дитя, да еще в немецкой одеже…
– Да господь с вами… напали на ее родных тати, еле отбил. Опасаюсь теперь, как бы не нашли…
– Да это же Марта! – закричала Машка.
– Какая такая Марта?
– Как какая, – изумилась девочка глупому вопросу, – Лизки Лямкиной дочка!
– А ты почем знаешь?
– А вот знаю!
– Это точно она? – строго спросила Алена у Щербатова.
– Она, – наклонил голову княжич.
– А мать ее где?
– Говорю же – тати напали…
– А сам ты там как оказался?
– Случайно…
– Ну-ка давай ее сюда!
Драгун не прекословя отдал боярышне девочку. Та, бог знает что себе вообразив, громко заплакала, но Алена тут же обняла ее и принялась успокаивать.
– Что в городе-то творится? – встревоженно спросила Авдотья.
– Бунт, – коротко ответил Дмитрий, – кто-то народ баламутит. Кричат, что немцы государя предали, и пошли Кукуй громить.
– Охти! Да это же близко совсем…
– Иноземную слободу хорошо охраняют, – рассудительно заметила Алена, продолжая качать девочку, – как бунтовщиков отобьют, так они в разные стороны кинутся – грабить. Могут и до нас дойти.
– Спаси и сохрани Царица Небесная! Да неужто нас не защитят?
– Кабы здесь батюшка был, – снова подала голос Машка, – так он бы враз всех татей разогнал, а так…
– Надо в дом быстрее возвращаться, там и стены помогут, – прервала их боярышня и обернулась к княжичу: – А тебе, добрый молодец, спасибо, что дитя уберег. А теперь скройся и никому об том ни говори, даже под пыткой. А когда государь вернется, тогда и откроешься. Но только самому государю или брату моему. Михальскому еще можно или Пушкареву, а больше ни-ни! Даже если на съезжую угодишь!
