– Mo chridhe
[40], – сказал Йен и вздохнул – впервые с того мига, как коснулся ее. Затем пришли слова на могавском, глубинные и откровенные: «Ты нужна мне». Последними появились слова на английском, больше всего подходящем для извинения: – Я… Я прошу прощения.
Она дернулась, словно марионетка.
– Да…
Нужно было уйти – Рэйчел испугалась. Он знал это, но знал и еще кое-что. Она испугалась не его. Он медленно-медленно протянул к ней руку… И чудо, ожидаемое и все равно невероятное, произошло – ее дрожащая рука протянулась навстречу. Йен коснулся кончиков ее пальцев. Холодные. Мысленно он почувствовал прохладу ее тела на своем; заметив, как отвердели ее соски под платьем, буквально ощутил прохладную тяжесть ее маленьких округлых грудей в своих ладонях, вес ее бедер, озябших и твердых…
Он потянул Рэйчел на себя. И она пришла, покорная, беспомощная, привлеченная его жаром.
– Нельзя… – еле слышно выдохнула она. – Мы не должны…
Он сознавал, что, разумеется, не может просто повалить ее на пол, задрать мешающееся платье и овладеть ею, хотя этого требовала каждая жилка его тела. Смутное воспоминание о приличиях всплыло в памяти. И он с большой неохотой отпустил ее руку.
– Конечно, нет, – произнес Йен на безупречном английском.
– Я… ты… – Она сглотнула и провела запястьем по губам.
Не для того, чтобы стереть его поцелуй, а от изумления, как ему подумалось.
– Знаешь… – Рэйчел беспомощно умолкла.
– Меня не волнует, любишь ты меня или нет, – сказал он, чувствуя, что не лжет. – Сейчас меня беспокоит, не умираешь ли ты уже от любви.
– Я не говорила, что люблю тебя!
Что-то шевельнулось в его груди. Может, смех, а может быть, и нет.
– И лучше не говори. Я не дурак, да и ты тоже, – тихо сказал Йен.
Она невольно потянулась к нему, и он слегка отодвинулся.
– Лучше не прикасайся ко мне, – сказал он, пристально глядя в ее глаза цвета зелени под водопадом. – Потому что, если ты коснешься меня, я возьму тебя здесь и сейчас. И тогда обратного пути не будет.
Рука Рэйчел повисла в воздухе.
Он отвернулся и ушел, ощущая такой жар, что, казалось, ночной воздух вокруг тела превращался в пар.
* * *
Рэйчел потрясенно застыла, прислушиваясь к грохотавшему в груди сердцу. Затем что-то звякнуло, она опустила взгляд и увидела Ролло. Пес тщательно вылизывал остатки гусиного жира из упавшей жестянки.
– О боже, – воскликнула Рэйчел и закрыла ладонью рот, опасаясь, что если сейчас засмеется, то у нее случится истерика.
Пес поднял голову; в свете свечи его глаза отливали желтым. Он облизнулся и дружелюбно махнул хвостом.
– И что мне делать? – спросила его Рэйчел. – Тебе хорошо: можешь бродить за ним весь день, а ночью спать в его кровати, и никто ничего не скажет.
Колени дрожали, и она села на табурет. Схватила пса за пышный воротник.
– Что он хотел сказать, когда заявил: «Меня беспокоит, не умираешь ли ты уже от любви»? Он имел в виду тех дурочек, что чахнут, млеют и бледнеют от любви, подобно Абигейл Миллер? Хотя вряд ли она умрет ради кого-то, не говоря уж о ее бедном муже. – Рэйчел посмотрела на пса и потрепала его за шею. – И что он имел в виду, когда поцеловал ту девчонку – Боже, прости мне недостаток любви к ближнему, но нельзя же быть слепой, – а потом, три часа спустя, – меня? Скажи! Что он имел в виду?
Рэйчел отпустила пса. Ролло вежливо лизнул ее ладонь и бесшумно выскользнул из палатки – наверняка передавать ее вопросы своему беспокойному хозяину.
Нужно разогреть кофе и сделать что-нибудь на ужин – скоро вернется Денни, голодный и замерзший. Однако девушка продолжала сидеть, не сводя глаз со свечи и размышляя, почувствует ли она что-нибудь, если поднесет руку к пламени.
Вряд ли. Когда он коснулся ее, тело будто вспыхнуло – словно факел сунули в смолу – и полыхало до сих пор. Удивительно, что платье не загорелось.
Она знала, какой он. Он и не скрывал. Он живет насилием, носит его в себе.
– И ведь я пользовалась этим, когда было нужно, верно? – спросила Рэйчел свечу.
Друзья так не поступают. Она не желала полагаться на милосердие и волю Господа. Она не только попустительствовала насилию, но еще и подвергала опасности душу и тело Йена Мюррея. Нельзя закрывать глаза на правду.
– Хотя, если уж говорить всю правду, – вызывающе сказала она свече, – то я могу подтвердить, что он делал это не только для меня, но и для Денни.
– Кто и что делал? – Брат просунул голову в палатку, вошел и выпрямился.
– Ты будешь молиться за меня? – внезапно спросила девушка. – Я в большой опасности.
Денни удивленно посмотрел на нее, глаза за очками не мигали.
– Так и есть. Хотя я сомневаюсь, что молитвы тут помогут, – медленно сказал он.
– Неужели ты утратил веру в Бога? – отрывисто спросила Рэйчел, еще больше разволновавшись от мысли, что брат сломлен увиденным за последний месяц. Она опасалась, что все происходящее серьезно пошатнет и ее веру, однако полагалась на веру брата, словно на щит. И если она исчезла…
– Моя вера в Бога бесконечна, – с улыбкой сказал Денни. – А твоя?.. – Он снял шляпу, повесил ее на гвоздь, вбитый в поддерживающий палатку столб, и быстро завязал полог входа. – Я слышал, как выли волки за моей спиной. Ближе, чем мне того хотелось бы. – Он сел, пристально посмотрел на нее и спросил прямо: – Йен Мюррей?
– Откуда ты узнал? – Ее руки дрожали, и она раздраженно вытерла их о фартук.
– Я только что встретил его пса. Что Йен тебе сказал?
– Мне… Ничего.
Денни удивленно выгнул бровь, и Рэйчел неохотно пояснила:
– Почти ничего. Он сказал, что я в него влюблена.
– А ты влюблена в него?
– Как я могу любить такого мужчину?
– Если бы не любила, не стала бы просить меня молиться за тебя, – логично заметил Денни. – Ты бы просто попросила его уйти. Я вряд ли смогу ответить на твой вопрос, но, полагаю, он риторический.
Невзирая на владевшее ею смятение, Рэйчел рассмеялась.
– Нет, он не риторический. – Она разгладила фартук на коленях. – Более того… Может, ты хочешь сказать, что Иов задал Богу риторический вопрос, когда спросил Его, о чем Он думал?
– Спрашивать Бога – дело щекотливое, – задумчиво произнес Денни. – Ты получишь ответы, но они способны завести тебя в странные места. – Он снова улыбнулся ей, нежно и с выражением глубокого сочувствия в глазах.
Теребя фартук, Рэйчел слушала крики и пьяное пение, что сопровождали каждую ночь в лагере. Ей хотелось сказать, что нет ничего странней двух квакеров в армии. Но ведь это Денни вопрошал Бога, и Он привел их сюда, так что ни к чему брату думать, будто она его винит.
