Я стала лихорадочно искать выход, возможность как-то повлиять на Аглаю, вернуть ее в прежнее состояние, в котором она диктовала все хуже и хуже. Но как?
В последнее время меня вдруг стали нервировать приезды Кати – даже не знаю почему. Она поднималась наверх, запирала дверь и запрещала мне входить – тут, собственно, ничего нового или необычного не было, с первого моего дня в доме я уяснила, что так тут заведено. Но теперь, глядя на спускающуюся после сеанса Катю, я постоянно думала о том, что может происходить за закрытой дверью. Ведь о чем-то же они говорят, не может же быть, что молчат по полтора часа? И мне почему-то казалось, что говорят они обо мне, уж больно странным и каким-то пристально-изучающим стал взгляд Кати. Может, Аглая что-то заподозрила? Поделилась с массажисткой подозрениями? Похоже, они друг к другу очень привязаны, вполне могут секретничать.
Я старалась во всем угодить Кате, но если раньше она принимала эту заботу с благодарностью, то теперь – с холодной вежливостью, мол, спасибо, и все. Как будто я была обязана варить ей кофе или кормить обедом.
Однажды мне вдруг показалось, что в файл с моим романом кто-то заходил. Открывал его в мое отсутствие. Сперва я испугалась, но потом, тщательно все обдумав и взвесив, поняла, что этого не может быть. Кто? Прикованная к постели Аглая? Катя, которая, кажется, вообще не проявляет интереса к тому, чем мы занимаемся? Больше в дом никто не входил, исключая, конечно, Вадима Сергеевича и Ростика, но и они вряд ли могли сделать это. Похоже, у меня прогрессирует паранойя, это совсем плохо. Сейчас я должна быть как никогда собранна и сосредоточена на главном – на моем романе, который вот-вот будет закончен.
Я перечитывала уже написанное и понимала, что сделала работу не хуже, а кое-где даже и лучше Аглаи, и это очень льстило мне. Хоть в чем-то я оказалась лучше человека, которому несказанно повезло в жизни. Не каждый здоровый может похвастаться подобным везением, а я сумела сделать ее же работу лучше.
Аглая меж тем вдруг сделалась совершенно непредсказуемой и капризной, чего раньше я за ней не замечала. Она то и дело в последний момент требовала что-то особенное на обед, дергала меня по пустякам, заставляя бегать туда-сюда по лестнице, а главное – она в буквальном смысле мучила меня правкой своих текстов. По ночам мне стали сниться буквы, строчки, клавиши ноутбука, и все это добро валилось на меня сверху, как из мешка, я просыпалась от удушья и долго кашляла, уткнувшись лицом в подушку. Постепенно я проникалась к Аглае такой ненавистью, что иной раз ловила себя на том, что хочу сжать пальцы на ее тонкой шее и держать их до тех пор, пока она не перестанет дышать. Эта мысль стала посещать меня все чаще, я видела в Аглае главное препятствие, отделяющее меня от новой жизни, и мне уже совершенно не было интересно, что случится с ней, когда настанет пора отсылать Вадиму Сергеевичу то, что пишу я, а не то, что записываю с ее слов. Эта калечная истеричка – единственный барьер, стоящий между мной и тем, к чему я всегда втайне стремилась. Потому что я уже считала себя Аглаей Волошиной, я даже думала о себе как об Аглае, отождествляла себя с этим именем, и мне казалось, что оно подходит мне абсолютно, идеально «садится» на меня. И только теперь, с этим именем, я буду наконец полноценным человеком.
…Я бежала наверх, растревоженная трелью звонка, – обычно Аглая не вызывала меня, когда приезжала Катя, но тут, видимо, что-то случилось, и я нужна была срочно. Распахнув незапертую, к моему удивлению, дверь, я запнулась о ковер и упала, и тут же сверху на меня кто-то навалился. Я сопротивлялась, пытаясь увидеть лицо напавшего на меня человека. В голове промелькнуло, что и с Катей, наверное, что-то произошло, раз Аглая вызвала меня. И что с самой Аглаей? Но человек, обхвативший мою шею сзади руками, был намного сильнее и крупнее. Я почувствовала, как закружилась голова, как вдруг стали тяжелыми веки, и захотелось спать. Да, прямо здесь, на мягком персидском ковре с длинным ворсом, который так тяжело каждый день чистить пылесосом. Это было последнее, что промелькнуло в моей голове до того, как стало темно и тихо.
Аделина
Я никогда не любила выяснений отношений. Ни с кем – ни с матерью, ни с мужчинами, ни с сотрудниками. Но бывают моменты, когда избежать этого просто невозможно. Я чувствовала, что разговор с Матвеем неизбежен, и, наверное, это вполне нормально для людей, живущих вместе. Но внутри все сопротивлялось. Я ненавижу оправдываться, а Матвей ждет от меня именно этого – объяснений, оправданий. Глупость какая-то. Но и не поговорить тоже нельзя, иначе все запутается еще сильнее, а любые недомолвки, я это хорошо знаю, только усугубляют ситуацию.
Он ждал меня на парковке, стоял у своей машины, припаркованной неподалеку от моей, и пил минералку прямо из горлышка. Жара стояла такая, что я мысленно застонала, представив, как нагрелся сейчас салон машины и как невыносимо будет садиться туда.
– Все закончила? – спросил Матвей, завинчивая пробку на бутылке.
– Да.
Я открыла машину, распахнула все дверки, чтобы хоть немного проветрить салон, и бросила на заднее сиденье портфель с бумагами и сумку.
– Домой? – В тоне Мажарова мне почудилась усмешка, но лицо его было серьезно.
– Конечно. А ты?
– И я домой.
– К себе или ко мне?
– Аделина, послушай. У нас все было хорошо – ведь так?
– Так.
– Ровно до тех пор, пока в нашей жизни не возник этот твой Сева.
– Ты себя слышишь? – устало спросила я, поняв, что трачу время на бессмысленный разговор, который, скорее всего, ни к чему не приведет, а только запутает все еще сильнее. – Это что – ревность? К кому? К Владыкину?
– А тебе странно?
– Очень. Это так же странно, как если бы я ревновала тебя к гардеробщице Антонине Васильевне, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Я не езжу к Антонине Васильевне домой, не возвращаюсь от нее за полночь и не бегу к ней на выручку по каждому телефонному звонку.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
Мне показалось, что я схожу с ума. Матвей, такой уверенный в себе, такой мужчина до мозга костей – ревнует меня к Севке Владыкину, мужу моей подруги, человеку, с которым, даже окажись мы на необитаемом острове вдвоем, у меня точно ничего бы не было. Я относилась к нему как к брату, а он, кажется, вообще мало замечал тот факт, что я женщина.
– Знаешь, Матвей, я очень устала и хочу домой, – сказала я, захлопывая дверки машины. – Этот разговор не несет никакой информации ни тебе, ни мне, а потому я предлагаю его закончить. Ты мне не веришь, а я не собираюсь оправдываться. Но и жить с человеком, который мне не верит, тоже не смогу. Прости.
Я попыталась сесть на водительское сиденье, но Матвей не дал мне этого сделать:
– Нет, погоди. Ты хочешь сказать, что мы расстались?
– Это ты сказал еще вчера. Даже не сказал, а собрался и ушел. А я сегодня просто принимаю твой выбор. А теперь отойди от машины, пожалуйста, люди кругом, вдруг кто-то увидит.
