Машинально он сделал шаг в сторону, я села в машину и завела двигатель. Проезжая шлагбаум, бросила взгляд в зеркало заднего вида – машины Мажарова не было.
Я не помнила, как доехала до дома и как ухитрилась не попасть в аварию – всю дорогу плакала, не вытирая слез, отчего вся блузка оказалась в каплях. Кто кого бросил в этом случае? Хотя какая разница, разве это имеет значение? Я сейчас войду в квартиру, снова ставшую пустой, проведу одинокий вечер за работой, как привыкла. Возможно, завтра или на днях Матвей либо попросит собрать его вещи, либо приедет за ними сам. На этом все и закончится. И мне снова нужно будет привыкать к тому, что он просто мой сотрудник. Какая глупость…
Как всегда бывает в такие моменты, позвонила Оксанка. Этот звонок мне сегодня точно нужен не был, но вдруг у нее еще что-то случилось?
– Что у тебя с голосом? – после первого же моего слова вцепилась подруга.
– Голова болит.
– А, ну да – жара такая… Слушай, ты представляешь, Севка со мной разговаривать отказывается.
– Тебя это удивляет? – Я перебралась из-за стола на диван, закинула ноги на подлокотник и слегка отвела трубку от уха, потому что Оксана завизжала:
– Какое он вообще имеет право меня игнорировать?! Он мой муж!
– Ты не вспоминала об этом, когда уезжала в столичные дали с твоим обожаемым режиссером.
– Не упоминай даже имени этого мерзавца, очень тебя прошу! Кстати, ты знаешь, что писательницу, по книгам которой я сериал писала, нашли, оказывается, мертвой?
У меня в голове мгновенно щелкнуло – а ведь тогда, в отеле, режиссер и его продюсер говорили что-то о том, что теперь им негде будет брать материал. Выходит, они уже об этом знали?
– Ты не хочешь до полиции прогуляться? – спросила я, и Оксана удивленно протянула:
– Заче-ем?
Я вкратце пересказала ей, что помнила из диалога в испанском отеле.
– И твой Феллини вспомнил о тебе, о том, что ты можешь быстро написать сценарий. И не зря он тебя в столицу потащил, не за большой любовью, теперь понимаешь? Так и кропала бы ему эти мыльные оперы за возможность его, гениального, в койке иногда обслуживать.
Оксанка молчала.
– Вот сволочь! – выдохнула она наконец. – Соловьем разливался, про какие-то бешеные гонорары говорил, мол, если сейчас прокатит – дальше вообще будем деньги лопатой грести… Козел плешивый!
Я не стала напоминать ей о том, что плешивый козел всего неделю назад был гениальным, талантливым и самым любимым на свете. Оксана всегда мгновенно загоралась и так же быстро переходила от любви к вспышкам ненависти, я уже не особенно обращала на это внимание. А сейчас и не особенно хотела вообще о чем-то говорить, у меня своего достаточно, но я знала, что с ней поделиться этим не могу – будет злорадствовать, потому что сейчас сама загнана в ловушку.
– Ты у матери?
– А где мне еще быть? Ношусь за Владыкиным по городу, как гончая за зайцем, и он постоянно ускользает. Никогда бы не подумала, что он такой шустрый, – пожаловалась подруга. – А у меня и вещей-то с собой толком нет, все пляжное да курортное. Хожу в одном и том же платье.
– Ну, новое купи – в чем проблема?
– В деньгах, Деля! Я тебе должна за билет, а ты про платье говоришь.
– Забудь, мне не нужно. Подумай лучше, что ты дальше будешь делать.
– Дожму Севку, – уже беззаботно сказала она. – Куда он денется? Пофыркает еще денек – и все, сам приползет.
«Похоже, что в этот раз ты заблуждаешься, – подумала я. – Никуда он не приползет». Но говорить этого вслух не стала, иначе наш разговор не закончится никогда, а я уже просто не могу выносить Оксанкины жалобы.
– Слушай, Ксюха, если ты просто поболтать… у меня работа стоит, я за диссертацию села…
– Надо же! – фыркнула она. – Даже личная жизнь не отбила у тебя охоты строить карьеру. Удивительный ты человек, Делька.
– Ну, какая есть.
– Ладно, не буду отрывать тебя от великого дела развития пластической хирургии. Пойду страдать от маменькиных нападок.
– Ругаетесь?
– А то! – почти весело сказала Оксанка. – Все, работай, научное светило.
Я сунула трубку между диванных подушек и закрыла глаза. Сейчас бы спать лечь, но я обещала себе главу дописать. Надо всегда придерживаться плана, иначе я так и погрязну на начальной стадии, не продвинусь ни на шаг. С возрастом стало труднее совмещать работу, написание диссертации и все остальное, но делать нечего – я взялась за это и должна довести все до конца.
За вещами Матвей не приехал и меня собрать и привезти их тоже не попросил. Мы каждый день виделись в клинике, но все разговоры касались только рабочих вопросов. Я чувствовала легкий холод в его тоне, но глаза почему-то всякий раз говорили об обратном. Я отводила взгляд, стараясь внушить себе, что все это лишь плод моей фантазии. Так было легче.
Матвей
Он перебрался к матери. Не мог приходить в свою квартиру, не мог оставаться один. Ирина Кирилловна удивилась, но ничего не сказала, просто разложила диван в большой комнате, развесила в шкаф немногочисленные вещи сына и по вечерам, если он не дежурил, встречала его ужином. Об Аделине тоже не спрашивала, и Матвей был ей за это очень благодарен. Встречаться на работе и без того оказалось тяжело, так что не до разговоров.
Матвей и сам не понимал, почему сидит безвольно на диване в материнской квартире и не делает никаких шагов, чтобы вернуть Аделину. По сути, все началось из-за него, эта его дурацкая неуверенность в себе, он-то думал, что прошло за столько лет. Пережив в детстве предательство родной матери, он ко всем женщинам теперь относился настороженно и ждал от них чего-то подобного. С годами вроде бы это разрушительное чувство притупилось, однако сейчас всколыхнулось с новой силой, и теперь Матвей бессильно наблюдал за тем, как день за днем Аделина Драгун уходит из его жизни, оставшись в ней только коллегой, начальницей – и больше никем.
Однажды Ирина Кирилловна, убрав посуду после ужина, неслышно вошла в комнату, где лежал на диване лицом к стенке приемный сын, села рядом и погладила его обнаженное плечо:
– Матвей… тебя что-то гложет, сынок, смотреть больно. Может, поделишься? Я ночами не сплю, слышу, как ты тут ворочаешься и вздыхаешь.
Он рывком сел и виновато посмотрел на мать:
– Даже не подумал, что у тебя в комнате так слышно.
– Дело не в этом, сынок. Что с тобой происходит?
Матвей не знал, как начать. Не скажешь же, как в детстве, придя из школы: «А чего она… а она первая». Ирина Кирилловна внимательно наблюдала за ним, но вопросов больше не задавала. Она научилась отлично понимать сына с полуслова, даже вот в таком молчании – сейчас соберется с силами и расскажет. Ему просто нужно время.
– Понимаешь… мне казалось, что я совсем избавился от этой привычки подозревать, – начал Матвей, взъерошив волосы. – Думал – все, прошло у меня. А нет. И я, похоже, сам все угробил.
