Если закрыть глаза, то ничего не будет видно.
Нет. Я вижу Фрэнк.
Ясно, четко. Абсолютно уверенную в себе, энергичную, проницательную. Она – истинная женщина, а я – какое-то расплывчатое пятно, неспособное держать четкую форму.
Но все же Фрэнк постоянно придавала этому пятну очертания, чтобы помочь мне понять, что я из себя представляю. Просто издалека, оттуда, где она находилась, картинка моей жизни смотрелась более эффектно, чем была на самом деле. Было чему завидовать, к чему стремиться и испытывать страстное желание, которое никогда не будет исполнено. Моя лучшая подруга? Должно быть, да.
Я села на диван в гостиной и составила список дел, чтобы приготовиться к ее визиту. Нужно было купить новое постельное белье, подушки «с эффектом памяти» и многое другое, в том числе плетеные корзины и суккуленты в каменных горшках, чтобы комната стала уютнее. Возможно, стоит повесить на стены графические или абстрактные эстампы или репродукции в рамках. Или подобрать написанную чернилами картину в одном из магазинов дизайнерских товаров для дома в Сёдермальме.
Я почувствовала, что за мной наблюдают. Со стены на меня пялились шесть пар пустых глазниц масок Сэма, страшных и зловещих. Однажды я сняла их и проверила, спрятаны ли за ними камеры – видеоняни, которые родители используют, чтобы следить за нянями своих детей. Тогда мне неожиданно пришла в голову мысль, что Сэм, возможно, наблюдает за мной с целью убедиться, что я обладаю всеми необходимыми родительскими навыками. Он любит держать все под контролем. Взяв маски в руки, ощутила слабый запах разложения, исходивший от них. Никаких камер там не оказалось, тем не менее маски продолжают приводить меня в смятение, напоминать, что я нахожусь под пристальным вниманием. А скоро еще одна пара глаз будет за мной наблюдать.
Пришло время кормить ребенка. Я зашла в его комнату. Он протянул ко мне ручки в предвкушении, что я возьму его. Как обычно, я стояла и смотрела на него, надеясь что-то почувствовать.
Боюсь, это заложено у меня в генах. Материнские инстинкты, а точнее, их отсутствие. Не могу вспомнить, чтобы Морин держала меня на руках. Когда мне исполнилось полгода, мать оставила меня с няней и поехала на месяц в Швейцарию, чтобы пройти курс похудения. Каждый раз, когда я плакала, мать закатывала глаза и говорила: «Мерри, поверь, ты только делаешь себе хуже».
Только благодаря Кэрол, маме Фрэнк, я поняла, что значит быть любимой и иметь маму. Как же я ее боготворила! Мне нравился запах ее кухни, ее спокойствие и сила. Я обожала, когда она меня обнимала, рассеивая все мои тревоги. Моя мать обычно оставляла меня в их доме, будто тот был детским садом, махала Кэрол из машины рукой в знак приветствия, потому что не хотела заходить в потрепанную гостиную в Брентвуде. Они познакомились через своих мужей, которые вместе работали в медицинском центре. Мой отец был главным хирургом больницы, а отец Фрэнк – гинекологом.
Как только я выходила из машины, мать тут же разворачивалась, спеша к своим подругам на ланч или на процедуру, чтобы продлить молодость и сохранить красоту. Парикмахерская, маникюрный кабинет или спа-салон. Иногда, после того как отходила после очередной процедуры или запоя, она исчезала на несколько дней в одной из наркологических клиник. «Кэрол, ты – лучшая», – обычно щебетала ей мать, но всякий раз, встречаясь с ней на каком-нибудь светском мероприятии, делала вид, что они незнакомы.
Я мечтала, чтобы однажды мать не вернулась. Тогда я бы осталась с Кэрол, с наслаждением ощущая ее объятия, засыпая под звучание ее южного тягучего акцента. Там я чувствовала себя в безопасности и гораздо лучше, чем у себя дома. Там было тепло и спокойно. Когда мать приезжала за мной, мы обе бросали друг на друга разочарованный взгляд, как бы говоря: «Снова ты».
Ребенок в кроватке переключил свое внимание на плюшевого медведя. Казалось, они вели между собой какой-то только им понятный диалог.
Я наблюдала. Представила, как Фрэнк впервые увидит моего сына. Его мягкие кудряшки, которые начинают собираться за ушами, радостную улыбку, обнажающую острые белые бугорки – прорезавшиеся зубы, блестящие глаза. Толстый животик. Конор так любит, когда ему его щекочут. Пухлые ручонки, которые хватают и тянут все, до чего могут дотянуться. Почувствует, как он пахнет, когда его только что искупают или когда он крепко спит. Услышит, как он тихо сопит, ощутит эти влажные поцелуи и крошечные ручки, которые с такой теплотой обнимают тебя за шею.
Мой ребенок. Мой сын.
Я подняла его на руки, выражая всю любовь, на какую была способна.
Сэм
– О, Сэмсон, ты меня обманываешь, ты не можешь быть там счастлив! – Моя мать звонила из Штатов. – Сэмсон, я тебя знаю, как никто другой.
– Я уже говорил тебе, мама, здесь просто замечательно! Я буду рад, если ты приедешь и сама в этом убедишься.
Слава богу, она этого не сделает.
– Ой, боюсь, перелет слишком долгий для меня, – отвечает она.
– Но ты же еще не видела своего внука.
Даже это не может ее убедить. Она не может смириться с тем фактом, что я уехал от нее. Ей хочется наказать меня за это. Или, может быть, до такой степени ненавидит Мерри, что не хочет видеть нашего сына.
– Эта чертова Ида, – вздохнула она.
– Она оставила мне дом, – возражаю я. – Она была славной женщиной.
– Ой, я тебя умоляю! – проворчала мать в ответ. – Это именно благодаря ей я тут совсем одна, а ты – за тысячу миль от дома.
– Это низко, мама, – упрекнул я ее.
– Да эта Ида была подлой манипуляторшей! Я всегда это говорила! Только выйдя замуж за моего отца, она смогла остаться в стране. А потом она проделывает этот фокус – оставляет моему сыну дом, чтобы он переехал на другой конец света! Все они одним миром мазаны!
– Кто?
– Женщины.
Повисло молчание.
– Сэмсон, – медленно произнесла мать. – Я тут на прошлой неделе играла с Майрой в бридж.
Я затаил дыхание.
– Ты помнишь ее дочь? Джози Раштон, из Колумбийского университета?
Она помолчала.
– Это пустые сплетни, – поспешил сказать я, зная, что последует за этим.
– Но она сказала, что тебя…
– Сплетни, – прервал я.
– Она сказала, что ты именно поэтому уехал. Но это же не так, правда? Ты же не убегаешь от проблем? Я знаю, это не первый раз. Я знаю, что тебе нравится твоя…
– Мне пора бежать, мама, – сказал я и отключил телефон.
Я вышел во двор. Звонки матери обычно этим и заканчиваются: она приводит меня в бешенство. Я открыл дверь сарая в углу сада. Внутри до сих пор громоздились коробки с вещами Иды. Газонокосилка, каноэ, которое нужно ободрать и покрасить. Список предстоящих дел просто бесконечный. По крайней мере хоть дом теперь пригоден для жилья и сад под контролем.
