Парные портреты Струйских были выполнены по случаю свадьбы, это была очень распространенная традиция того времени. Сейчас они находятся в экспозиции Третьяковской галереи, висят рядом, но портрет мужа не производит такого сильного впечатления как портрет жены. Рокотов создавал в своих портретах совершенно необыкновенный эффект, используя при этом довольно простые технические приемы: глубокий темный фон, из которого как будто выплывают призрачные высветленные лица и размытые контуры фигур, придающие образу какое-то неземное и одухотворенное выражение.
Александре, когда она вышла замуж, было 18 лет. Очень может быть, что поначалу у нее и существовали какие-то романтические мысли по поводу совместной жизни с супругом, но, скорее всего, все это очень быстро закончилось.
Внешняя канва ее биографии выглядит отнюдь не романтично. Александра Петровна родила мужу 18 детей, при этом шестеро не выжили (один родился мертвым, а пятеро умерли в младенчестве). Мужа она пережила на 44 года, имением руководила железной рукой, хозяйствовала очень рачительно, в округе пользовалась большим уважением. Словом, это была железная женщина, практичная до цинизма, лишенная всяческой сентиментальности, в реальной жизни нисколько не походившая на воздушное создание с рокотовского портрета. Может быть, именно поэтому в парадном зале усадебного дома висел совершенно другой ее портрет, на котором Александра Петровна была изображена в рост в парадном платье с фижмами.
Муж ее, Николай Еремеевич, был человеком, мягко говоря, своеобразным. В истории русской культуры он остался в качестве образцового примера графомана. Вообще-то многие пишут стихи для собственного удовольствия и мнят себя поэтами без особых на то оснований, но мало у кого есть столько возможностей для того, чтобы подкреплять эти иллюзии практическим образом.
У Николая Струйского не было необходимости зарабатывать себе на жизнь. Несмотря на то что на свои причуды он тратил огромные суммы, разориться полностью ему не удалось. После смерти мужа Александра, хоть и с большим трудом, но смогла восстановить расстроенное хозяйство.
Знакомые относились к Николаю насмешливо. Его приятель Иван Михайлович Долгоруков, например, так писал о нем: «…этот самый г. Струйский, влюбляясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и нощно, закупал французской бумаги пропасть, выписывал буквы разного калибра, учредил типографию свою и убивал на содержание ее лучшую часть своих доходов…» Между прочим, книги, изданные в частной типографии Струйского, действительно можно считать шедеврами полиграфического искусства, а вот их содержание, мягко говоря, весьма далеко от высокой поэзии. Вот как, например, он почтил память своего крепостного архитектора Зяблова:
…Лишь шибкую черту Бушера он узрел,
К плафонну мастерству не тщетно возгорел.
Мне в роде сих трудов оставил он приметы:
В двух комнатах верхи его рукой одеты.
Овальну ль кто зрит иль мой квадратный зал,
Всяк скажет! Зя́блов здесь всю пышность показал!
Конечно, в наши дни после Пушкина и Блока поэтический слог XVIII века кажется тяжеловесным и совершенно непоэтичным даже у признанных мастеров вроде Державина, но стоит поверить специалистам – и для того времени это не поэзия.
А вот в отношении своих крепостных Струйский вовсе не был либеральным мечтателем. Он мог жестоко наказать крестьянина за то, что тот спугнул вдохновение барина, причем с явным удовольствием разыгрывал настоящие судилища с соблюдением всех юридических тонкостей того времени. После его смерти Александра выпустила из настоящих тюрем, в которые Струйский превратил сараи на территории усадьбы, несколько десятков человек, долгие годы содержавшихся там в заключении в темноте и грязи. Многие из несчастных в таких условиях просто сошли с ума.
Впрочем, у Александры могли быть и свои счеты с мужем. Вряд ли он был с ней нежен и ласков в реальной жизни, хотя в стихах и называл Сапфирой, сочиняя в ее честь длиннейшие оды и посвящения:
…Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе… Тобой я пламенею…
Зато известен реальный факт, что однажды Николай проиграл жену в карты кому-то из соседей-помещиков и тот увез ее с собой на некоторое время. Каким-то образом ситуация разрешилась, но история эта свидетельствует лишь о том, что Струйский считал жену своей собственностью – так же как и крестьян.
Александра Струйская овдовела в 42 года, ее муж ушел из жизни в 1796 году, ему было 47. По современным меркам, вполне еще молодые люди. Но замуж Александра больше не вышла. Ее дальнейшая жизнь была посвящена хозяйственным заботам и воспитанию детей.
И. М. Долгорукий в отличие от ее мужа писал об Александре в своих воспоминаниях с большой теплотой и уважением: «…я признаюсь, что мало женщин знаю таких, о коих обязан бы я был говорить с таким чувством усердия и признательности, как о ней… Она соединяла с самым хорошим смыслом приятные краски городского общежития, живала в Петербурге и в Москве, любила людей, особенно привязавшись к кому-нибудь дружеством, сохраняя все малейшие отношения с разборчивостью, прямо примерной в наши дни… Дома, в деревне – строгая хозяйка и мастерица своего дела, в городе – не скряга…»
А вот мнение о Струйской, которое записала Наталья Тучкова-Огарева, жившая недалеко от Рузаевки: «В нашем соседстве жила Александра Петровна Струйская; моя бабушка очень любила ее за ум и любезность…»
После смерти мужа Александра была вынуждена взять управление хозяйством в свои руки. Дети ее либо были еще маленькими, либо не проявляли никакого интереса и способностей к управлению усадьбой. Хозяйкой она оказалось весьма умелой. Например, организовала на территории поместья ткацкую мануфактуру, которая скоро начала приносить неплохую прибыль. Проблема была только в том, что работали там девочки 7–8 лет. Увы, в те времена о трудовом законодательстве, защите прав трудящихся и охране детства никто и не слыхивал.
Не стоит обольщаться, глядя на благородные лица и изысканные наряды владельцев поместий и деревень, – за очень редким исключением крестьян как равных себе людей они по большей части не воспринимали. Конечно, в интеллигентной либерально настроенной среде считалось дурным тоном применять к крепостным телесные наказания, но таких продвинутых крепостников было не так уж и много.
Струйская к этим либералам точно не относилась. Ее сыновья не брезговали развлекаться с крестьянками, от этих отношений порой рождались дети, а хозяйка не задумываясь откупалась от нежданной родни и выдавала девиц замуж. Таким внебрачным сыном Юрия Струйского был поэт и музыкальный критик Дмитрий Струйский, печатавшийся под псевдонимом Трилунный, внебрачный сын Леонтия Струйского Александр Полежаев также проявил немалое поэтическое дарование. Кстати, Леонтия Струйского за расправу над собственным управляющим в 1820 году лишили дворянства и сослали в Сибирь.
Другой сын Струйских, Александр, между прочим, полковник и участник Бородинского сражения, был известен в Рузаевке как «страшный барин». В 1834 году его зарубил один из крестьян. Месть Александры Петровны была суровой. Она четыре дня морила голодом всех своих крепостных и скотину, а затем заставила дворовых людей смотреть на расправу над убийцей своего сына. И хотя тогда ей было уже под восемьдесят, воля ее ничуть не ослабела.
