– Несколько часов спустя. Уже начало светать.
Я стараюсь не дышать.
– О чем вы беседовали?
– Я спросил, что он чувствует. Не боится ли? Сказал, что не стану осуждать, если боится: я бы в его положении боялся. Он признался, что ему страшно. Но затем добавил, что если бы не боялся, то это нельзя было бы считать настоящей храбростью. И назвал меня нежным цветком за то, что я не пошел добровольцем. А я спросил, какой именно цветок. И он ответил, что определенно незабудка. Потому что я собранный и ничего не забываю.
Сейчас Олли улыбается, вспоминая о храбром Басе, который так любил дурачиться. И, как ни странно, я тоже улыбаюсь, хотя нам обоим очень грустно.
– Мне он тоже дал письмо.
Я застываю на месте. Олли достает из брючного кармана письмо. Оно написано на бумаге, вырванной из блокнота. Школьники пишут на такой грамматические упражнения. А мы с Элсбет, и Амалия с Мириам, и другие девочки использовали ее, чтобы делиться секретами. Он протягивает мне письмо:
– Читай.
Письмо сложено несколько раз, и его так долго носили в кармане, что края обтрепались. Так темно, что приходится поднести его к самому носу. Я с трудом разбираю буквы.
Прости, что казался таким насмешником. Ты был хорошим старшим братом. Скажи маме, чтобы она берегла своего хорошего старшего сына. Вероятно, сначала она не воспримет это всерьез (кто стал бы ее осуждать?). У меня под матрасом немного денег, и ты можешь их взять. Правда, я написал Пие то же самое. Так что посмотрим, кто из вас окажется более проворным. Передай Ханнеке, что я люблю ее. И чтобы она двигалась вперед. Но не сразу. Скажем, через два-три месяца.
Сейчас я смеюсь, прикрывая рот рукой. Письмо такое забавное и так похоже на Баса: торжественное и смешное, покаянное и милое.
– Почему ты не показывал мне его раньше?
– Потому что считал, что у тебя есть собственное письмо. И потому что ты никогда к нам не приходила после заупокойной службы. Я думал, ты не хочешь иметь ничего общего с моей семьей.
– А я думала, что вы ненавидите меня.
– Я не ненавидел.
– Олли, ты считаешь, он искренне сказал тебе, что боится? Но рад, что идет?
– А ты думаешь, он искренне сказал тебе, что не хочет идти?
Я не знаю. Хотя два с половиной года считала, что знаю.
– Не уверена.
– Может быть, Бас тоже не был уверен, – говорит Олли. – Возможно, ему хотелось идти, а в следующую минуту хотелось остаться.
Передай ей, чтобы она двигалась вперед, написал Бас. И это тоже я не смогла для него сделать.
Олли обнимает меня, и теплая щека прижимается к моей. Я ощущаю его дыхание на своих волосах и, закинув голову, смотрю прямо в глаза. Он улыбается, и я тянусь к нему. Не то чтобы Олли мне нравился… Просто наконец-то, впервые за два с лишним года, с меня свалилось бремя вины. Я касаюсь его губ своими…
– Ханнеке, что ты делаешь? – Олли пятится и поднимает руки, чтобы я не подходила ближе.
– Прости, Олли. Я… я неверно истолковала ситуацию.
Он качает головой, и даже в темноте я чувствую, как он заливается краской.
– Ханнеке, просто я не думаю о тебе в этом плане.
– Да, конечно. Ты просто был очень милым. Ведь я девушка твоего брата.
– Не в этом дело. – Он мучительно ощущает всю неловкость положения. – Я люблю кого-то другого.
Мне ужасно стыдно. Олли был так добр ко мне всю прошлую неделю, а я ответила попыткой его поцеловать. Он любит кого-то другого. Почему же не сказал раньше?
– Юдит? – догадываюсь я. – Ты любишь Юдит?
– Юдит? Нет. – Олли качает головой. – Я не люблю Юдит.
– Тогда кого?
Он вздыхает.
– Как мне объяснить? Вот ты помогла Сопротивлению из-за одного человека. Я тоже стал членом Сопротивления из-за одного человека, Ханнеке… Потому что евреи не единственные, кто страдает от нацистов. Я не люблю Юдит. Я люблю Виллема.
– Ты любишь… Виллема? – Мой мозг отказывается понимать. – Ты любишь Виллема?
– Больше никто этого не знает.
Я пытаюсь собраться с мыслями. Мне известно, что нацисты устраивают облавы на гомосексуалистов. Но я никогда не знала никого из таких.
– Ты уверен? Ты же поцеловал меня несколько дней назад, при Зеленых полицейских.
– Да, поцеловал. А после этого ты сказала, что я хороший актер. Я действительно хороший актер. Вероятно, лучше, чем ты. Ты притворяешься только перед немцами, во время войны. А я притворяюсь перед всеми, каждый день. Я никому не говорил об этом. Я тоже obderduiker. Только мое подполье – весь мир.
– Но я не понимаю. Как ты узнал? Как ты узнал, что ты… с Виллемом?
– А как ты узнала, что любишь Баса?
– Потому что любила, – отвечаю я.
– И я знаю, потому что люблю. Я знаю это давно.
– Ты в опасности?
– Ты кому-нибудь расскажешь?
– Конечно, нет.
– Тогда мне не грозит опасность. До тех пор, пока никто не узнает. – Он напрягается. – Колонна. Они здесь.
Глава 26
Топот множества ног. Он такой громкий – особенно когда от него зависит твоя жизнь. Мысль о том, что Олли рядом со мной, сначала успокаивает, затем пугает. Так много людей подвергают себя риску. Виллем, который затаился в тени. Фру де Врис, которая приютит Мириам, пока мы не переправим ее к фру Янссен. Фру Янссен, которая молится дома.
– Голубое пальто, – шепчу я, как будто нуждаюсь в напоминании. – Мне нужно искать голубое пальто.
А если она не в нем? Может быть, она решила, что ночь слишком теплая? Или отдала кому? Или кто-нибудь его украл? А коляска? Что, если ее нет в колонне? Возможно, ее оставили в театре? Олли не может бесконечно носить гестаповскую форму и останавливать каждую колонну. Все риски, которые мы не предусмотрели, роятся у меня в голове. Как ненадежен план, на который мы возложили все наши надежды!
Арестованных сопровождают два охранника. Это те же, что сопровождали колонну вчера. Солдат постарше с морщинистым лицом, который похож на моего дядю, идет впереди. Молодой солдат замыкает шествие. Пленники идут, ряд за рядом. У меня мороз пробегает по коже. Я не вижу ее. Мне видны лишь те, что находятся совсем близко. А дальше все сливается, и их лица можно разглядеть только при свете полной луны.
Но в одном из задних рядов я замечаю детскую коляску. Она большая и заметная и катится по булыжникам, производя шум. А в следующем ряду – еще одна.
Две. Которая же из них коляска Мины? Если бы я находилась поближе, то узнала бы. Но Олли никогда ее не видел. Что он будет делать? Может быть, мне описать ее? Но прежде чем я успеваю это сделать, он уходит. Его сапоги резко стучат по камням.
