Сапожник затряс головой.
– Не понимаю, почему они не протерлись. Тогда бы мы содрали их с вас. А вот распороть их не выйдет. Они – будто ваша вторая кожа. Попробуй я разрезать их, и непременно задену ваши ноги. И вы останетесь хромой на всю жизнь. И никогда больше не сможете танцевать.
Сапожник с сомнением поглядел на раввина.
– Нам бы пришлось удерживать ее силой. Или привязать ее к моему верстаку, чтобы не дергалась. Но и тогда бы я не поручился, что все прошло бы гладко и я не задел бы ее ножом. Простите, но я не осмелюсь этого сделать. Очень сожалею, но я ничем не смогу вам помочь.
* * *
Ишрак – через леса, через равнину – ехала по прямой римской дороге на юго-запад. Горячее солнце припекало ей спину, и Ишрак подумала, что день будет знойным. Она представляла: вот коробейник, спокойный и уверенный, что вышел сухим из воды и никто не гонится за ним по пятам, делает привал в прохладной тени деревьев, и вот она неслышно подкрадывается к нему и, пока он безмятежно спит, забирает у него меч и лошадь и исчезает.
Подъехав к реке, она остановилась под пологом леса и предалась размышлениям. Задумчиво спешилась, подвела коня напиться и почувствовала, как клокочущая в ней ярость уступает место непреклонной решимости. Нет, она не станет красть меч и убегать. Обжигающая ее ненависть требовала отплатить врагу той же монетой. Пусть боль и ужас, на которые он обрек Изольду, лиходей испытает на собственной шкуре. Пусть, возвратившись к Джорджо, он сообщит ему, что девушки способны постоять за себя. Ишрак позволила гневу возгореться в ней неутолимым пламенем, вспыхнуть и – погаснуть. Только хладнокровный воин, знала Ишрак по собственному опыту, разит метко и беспощадно.
Она огляделась: лес поредел, впереди открывалась безжизненная равнина. Когда она покинет спасительную тень леса и выедет на дорогу, она будет видна как на ладони. И стоит только торговцу обернуться назад, как он заметит ее. Она нащупала кинжал, как обычно спрятанный в сапоге, проверила обвязанный на шароварах пояс – шелковый узловатый шнур, годный, чтобы придушить мужчину. Другого оружия у нее не было.
Она дождалась, когда конь утолит жажду, потрепала его по гриве, вывела из воды на берег и привязала за уздечку к дереву. Затем размотала головной платок, хиджаб, скрывающий голову и шею, и оторвала от него небольшой квадратный лоскут. Вытащив из-за голенища кинжал, она продырявила лоскут по углам. Вытянула притороченную к седлу веревку, на которой обычно выпасала лошадь, отхватила от ее конца узел и разрезала его на две бечевки длиной с ее вытянутую руку. На одной бечевке она скрутила петлю и накинула себе на средний палец, на другой завязала маленький узелок. Продев бечевки в отверстия на лоскуте от платка, она крепко затянула получившуюся таким образом пращу с узлами по бокам.
Оставив лошадь в лесу, она спустилась к реке. Берег был усеян круглыми гладкими камешками. Подобрав горсть голышей, Ишрак сунула их за пояс, в складки шаровар. Подняла еще один камешек, положила его в пращу, покачала мешочек в руке, примеряясь к весу, и принялась неспешно вращать его, выписывая в воздухе восьмерку. Затем она отпустила бечеву с завязанным узлом, праща раскрылась, выпущенный камень полетел через реку и стукнулся о ствол дерева. Прищурившись, Ишрак оценила дальность и точность броска и улыбнулась. Так мог улыбаться только убийца – безжалостный и беспощадный.
* * *
– Прошу вас! – Изольда, стеная, вытянула перед сапожником ноги. – Я не шевельнусь, покуда танцоры обедают. Я буду спокойно сидеть, пока вы разрезаете башмачки. Если вы случайно пораните меня, я не затаю на вас обиды. Я никому не позволю вас и пальцем тронуть за то, что вы помогли мне. Даю вам слово.
Раввин живо повернулся к ней.
– Как можете вы что-то обещать? Вы, которые с легкостью берете свои слова назад. Вы слышали, какие обвинения бросил мне в лицо ваш слуга – будто мы похищаем христианских младенцев и распинаем их на Пасху для собственного развлечения. Он спросил меня: правда ли, что мы выпекаем праздничную мацу на христианской крови? Неужели, по-вашему, это мы отравляем колодцы и насылаем мор? Какая вера может быть вашим словам, когда мы знаем, что и вы, и все христиане гнушаются нами? Что слово нееврея значит для еврея? Вы обещаете нам неприкосновенность, но с чего вдруг мы поверим вам?
Фрейзе хватал ртом воздух.
– Мне просто так говорили, – сконфуженно оправдывался он. – Все об этом толкуют. А я обязан защищать эту леди.
– А кто защитит наших женщин? Наших детей? Каждый церковный праздник сюда прибывают всадники, в щепы разбивают ворота, штурмуют стены, вваливаются в наши дома и в синагогу. Уничтожают всякую диковину, которая выше их понимания. Врываются на склады и забирают еду, обворовывают наши дома, тащат все – вещи, мебель. На провонявших потом конях вламываются в синагогу и заливаются смехом, когда их кони мочатся в нашей молельне. Наших жен и дочерей… – Голос его прервался. – Если находят, то насилуют, – жестко произнес он, – у нас есть тайные места, где женщины и девушки прячутся, когда слышат набатный звон. Наших мужчин избивают до полусмерти, а некоторых – до смерти. Наших мальчиков похищают и крестят, а затем, навеки опозоренных, возвращают нам обратно.
Как часто такое происходит, спросите вы? А я вам отвечу. Каждую Пасху, когда они ярятся и беснуются, обвиняя нас в смерти Иисуса. Каждое Рождество, когда, напившись, они сжигают дотла еврейскую хибарку, дабы почтить день рождения своего Бога. После сенокоса, когда им хочется размяться, после сбора урожая, когда они полагают, что наши амбары ломятся от сжатого хлеба. И так – каждый год, несколько раз в год, как по часам. И так – в каждой еврейской деревушке во всем христианском мире! И вы до сих пор полагаете, что мы готовы пожертвовать ради вас своими жизнями?
Изольда онемела от ужаса.
– Но почему? – прохрипела она. – Почему люди ополчились на вас?
– Потому что мы – евреи, – просто ответил раввин. – Потому что на нас возвели все грехи этого мира. Потому что они – пьяные кровожадные мужики. Потому что им так хочется.
– Но ведь лорд Варгартен…
– Мы находимся под защитой лорда Варгартена! – закричал раввин. – Неужели вам это не ясно? Все, что происходит, происходит с заботливого участия его светлости. Это его ратники нападают на нас, его дельцы обсчитывают нас. Это он им все разрешает. Каждый год мы платим ему налоги и особую дань, которую он взимает с нас за свое заступничество и попечение. Однако же, говорит он, мы распяли Христа, и нам определено вечное страдание, да и воякам его надо время от времени выпустить пар. Он позволяет нападать на нас, хотя следит, чтобы налеты продолжались не более пары дней и происходили не более нескольких раз в год. Но он ничего не имеет против них. Таким образом завоевывает он любовь своих головорезов, таким образом не дает нам выбраться из нищеты и непрекращающегося кошмара. Мы словно медведи, посаженные на цепь посреди ярмарочной площади, – любой собаке лорда Варгартена дозволено рвать нас на части.
– Но почему вы не строите укреплений? Почему не сопротивляетесь? – поразился Фрейзе.
