Против президентских новаций выступила зампред Конституционного суда Тамара Морщакова: «…Председатель (суда) возбуждает дисциплинарное производство в отношении судьи (сейчас такого производства нет). Причем в законе четко не определены проступки, за которые можно привлечь к дисциплинарной ответственности. То есть если судья первой инстанции вынес приговор, неугодный вышестоящему суду, то этот приговор не только отменяют, но и судья может за это пострадать. Должен судья бояться? Должен»
[220]. К ней присоединяется другой судья КС, Владимир Ярославцев: «Если ряд нововведений в законодательство, предложенных группой во главе с Дмитрием Козаком, будет утвержден, то судебному корпусу грозит лишение самостоятельности и независимости»
[221].
Но это не остановило Кремль. Президентская команда, проиграв сражение в думском комитете, преодолела сопротивление на пленарном заседании, получив поддержку лидеров основных думских фракций, которые выступили с совместным заявлением, призвав голосовать за президентские новации вопреки позиции профильного комитета.
Представляя законопроект, Дмитрий Козак пошел на прямой обман, заявив, что он согласован с Советом судей, хотя прекрасно знал, что никакого согласия не было и судейское сообщество выступало резко против предлагаемых поправок
[222]. Голосование в Думе шло с нарушениями процедурных и юридических норм, о чем прямо говорила Тамара Морщакова: «…Нельзя было вносить такие поправки [в УПК, первое чтение которого было четыре года назад], которые грубо противоречат действующим законам “О статусе судей”, “О судебной системе” и “О Конституционном суде”. В этом видится определенный тактический ход: глава об ограничении судейского иммунитета была внесена как дополнительная и принималась во втором чтении наряду с массой других поправок…
[223] Следующим этапом после принятия УПК стало принятие в первом чтении закона “О статусе судей”. При его обсуждении, чтобы снять все сомнения, депутатов убеждали: поскольку вы приняли во втором чтении нормы УПК, упрощающие порядок привлечения судей к уголовной ответственности, то нельзя не одобрить и аналогичные положения закона о статусе. Не может же Госдума сама себе противоречить? По такому же принципу автоматически приняты и основные поправки к федеральным конституционным законам “О судебной системе” и “О Конституционном суде”. Между тем для изменения конституционных законов требуется более 300 голосов»
[224].
К концу ноября сопротивление судей было сломлено, и закон со всеми президентскими поправками прошел через обе палаты парламента. Судейское сообщество не смогло получить политической поддержки, никто из парламентариев не стал высказываться против кремлевских реформ и никто не стал обращаться по этому поводу в Конституционный суд. Осознав свое одиночество, высшие суды (ВС и ВАС) также отказались от попыток оспаривать конституционность новых законов, хорошо понимая, что при новом политическом раскладе для Кремля не составит труда провести «тонкую настройку» законодательства и уволить всех недовольных, как это случилось в начале 2001 г., когда из состава Конституционного суда были выведены судьи, занимавшие слишком независимую позицию.
Телефонное право
К каким результатам привела путинская судебная реформа?
Через три года после ее начала Дмитрий Козак, ее автор, признал ее провал и назвал сложившуюся в судебной системе ситуацию «катастрофической и угрожающей»: «Так же, как и другие, эта система поражена коррупцией, и правды там найти невозможно»
[225]. Конечно, три года для судебной реформы – слишком маленький срок, чтобы подводить итоги, как и в любой другой реформе, где многое связано с изменением поведения людей. Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы подтвердить главные опасения – по независимости российской судебной системы был нанесен сильнейший удар и она вновь стала подчинена исполнительной власти.
Весной 2003 г. практикующий юрист Эдуард Ребгун, который три года спустя был назначен внешним управляющим при банкротстве ЮКОСа, сказал: «…Шагов, сделанных на пути модернизации судебно-правовой системы, даже теоретически недостаточно, чтобы защитить ее от проникновения коррупции. На практике, по моему мнению, судебная система поражена этой страшной болезнью, как раковой опухолью, дающей метастазы… многие бизнесмены сейчас уже не хотят рисковать и платят суду по экономическим спорам даже за принятие законного решения… Все это гнусно, но стало практически повсеместным, потому что большинство судей подвергаются атаке административными органами и пакетами вознаграждений за “правильное”, а точнее, “нужное” решение. И большинство, подчеркиваю, не некоторые, а большинство судей готовы принять “нужное” решение»
[226]. Это касается не только рядовых судей, но и высших российских судов. В 2006 г. заместитель председателя ВАС Василий Витрянский публично заявил: «На нас оказывается давление, проводятся всевозможные совещания в рамках исполнительной власти, где пытаются навязать нам отмену нашего постановления»
[227].
В конце 2007 г. на съезде Совета судей состоялся резкий диалог между руководителями высших судов. Когда председатель ВАС Антон Иванов заявил «Скажу прямо, в последнее время независимость судей не выросла. И это еще очень дипломатично сказано», председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев немедленно отреагировал: «Независимость судей – это извечная тема… гарантии [независимости] уже обеспечены, их надо только соблюдать. А если у какого-то судьи не хватает “стержня” и он начинает под кого-то подлаживаться, то гарантии тут ни при чем. Такому судье надо бежать из судебной системы, ему в ней не место»
[228]. Что происходит с судьями, у которых есть «стержень», все увидели через полгода.
