И я знала, что никогда больше не приду в этот дом. Не захочу увидеть, как она теряет осанку, острый и уверенный взгляд, точные движения рук. Да она и сама вряд ли пожелает, чтобы ученики наблюдали за процессом распада.
* * *
Нет. Как ни странно – нет.
Ей оставалось жить немного – но больше, чем кажется девочке. Просто она предпочитала молчать и о болезни, и о лечении.
Люди хотят жить по странным причинам. Часто уходят, когда причин не остается. У старой женщины был пес, рыжий коккер-спаниэль. Она знала, что взрослые дети без нее не пропадут. А о псе она беспокоилась – не пропал бы.
Это я уважаю.
Когда будет распоряжение, они уйдут вместе.
* * *
Мы еще поговорили о моих одноклассниках. И обе знали, что этот разговор – пустая трата времени.
В комнате – посиделок на кухне она не признавала – стало темнеть. В доме напротив зажигались окна.
– А вот и он явился, – сказала Марина Александровна.
– Станислав?
– Он самый. Видишь, в комнате свет зажег.
Привидениям свет не нужен. В квартиру вошел человек, имеющий ключ. Диана?
Ей сейчас уже полагалось сидеть в салоне, отвечать на звонки, записывать дам на стрижку, покраску, укладку, маникюр, массаж, чистку лица, принимать оплату, ссориться и мириться с кассовым аппаратом…
А она, выходит, до салона не дошла?
Это был прекрасный повод уволить ее – и пусть разбирается со своим дорогим покойником подальше от меня! Попадет в дурдом или вообще в тюрьму – не моя печаль! Только нужно было все оформить благопристойно – с заявлением «по собственному».
Я понимала – просто раздражение скопилось. Но ничего не могла с собой поделать – желание избавиться от Дианы с ее уголовными затеями было сильнее.
Я сказала, что спешу, что пора, что бросила салон без присмотра.
Провожая меня к двери, Марина Александровна завершила беседу так:
– Если у твоей подруги будут проблемы с этим женихом, а они будут… В общем, ей лучше быть матерью-одиночкой. В наше время это нормально. Позвони, расскажи, как она…
– Позвоню, конечно.
Просьба меня удивила. Но я постаралась не подать вида. Пусть брадобрей царя Мидаса созреет…
Подъезд, где жил Станислав, оказался с кодовым замком. Но дом – шестнадцатиэтажка, достаточно постоять у двери десять минут – кто-то обязательно войдет.
Секретная квартира Станислава была на шестом этаже. Я поднялась лифтом и остановилась у двери, решая – звонить ли в квартиру или сперва – Диане на мобилку, чтобы услышать ее вранье.
И тут дверь открылась. На лестничную площадку вышли двое – парень лет двадцати и мужчина. Причем парень плакал и слез не скрывал.
А вот мужчина был спокоен и совершенно не обращал внимания на слезы. Они вдвоем тащили большую спортивную сумку, но смотрели при этом в разные стороны. Дверь мужчина захлопнул ногой.
Мужчина…
Я, кажется, впервые поняла смысл слова «породистый». Такие лица не часто попадаются. Да еще седые волосы, абсолютно белые.
Оба, не замечая меня, прошли к лифту и уехали.
Вообще-то я соображаю быстро, но тут растерялась. Сашке я позвонила минуты через три.
– Сань, скажи своему Семенову – квартиру Вишневецкого обнесли!!!
– Ты откуда знаешь?!
– Я сейчас там!
– Стой, не двигайся, сейчас тебе перезвонят.
Перезвонил тот самый Семенов.
Я кое-как описала мужчин, утащивших сумку. Сказала, что уехали на машине. Сверху, из окна лестничной клетки, я видела только ее крышу. Седой был в черной куртке, парень – в синей. Ростом оба – под метр восемьдесят, может, чуть меньше. Сумку я почему-то лучше всего запомнила – цвета хаки, на боку – «Bagberry».
– А что вы сами-то там делали? – спросил незримый Семенов.
– Искала невесту Вишневецкого.
– Невесту? Ах, да… Ну, что же, спасибо за бдительность.
Потом мне позвонил Сашка.
– Прекращай эту самодеятельность, – велел он.
– Мне что-то угрожает?
– Просто зря тратишь время.
– Зря? Диана, чтоб ей сдохнуть, бегает по городу с ножом, когда пырнет ту тетку – тогда тоже скажешь, что я зря тратила время?
– При чем тут квартира Вишневецкого?
– При том! Она же была счастлива в этой квартире! Пришла, сидела-сидела, вспоминала-вспоминала, собралась с духом и пошла убивать!
– Вот что, драгоценная моя бывшая. Я не просто прошу – я тебя умоляю, угомонись! Пока! До связи!
* * *
Я вернулась в салон. Диана сидела за стойкой и вставляла новый рулончик ленты в кассовый аппарат. Стоя у дверей кабинета, я наблюдала за ней. Техника ее не слушалась, но это ее мало беспокоило – Диана ушла в себя и там, в себе, переживала будущие события. Видимо, стояла в подворотне с ножом наготове.
Я сделала, что могла, я попросила Сашку описать ситуацию Семенову.
В кабинете я нашла кучу сообщений на стикерах, налепленных на рамку монитора. Рабочий день продолжался. И следовало позвонить хозяйке насчет чайника – наш сломался, а девочки должны иметь возможность перекусить, не уходя далеко от салона.
Вечером, когда я сидела с Лешкой и проверяла уроки, потому что наш папочка Валерочка опять гонял танки, позвонил Семенов. Он еще раз потребовал приметы седого мужчины и рыдающего парня.
– Ну, породистое лицо, такое сухое, удлиненное… вылепленное! – воскликнула я.
– Как это – вылепленное?
– Не толстое, не круглое, как блин, а с рельефом. Щеки, скулы, ну… Ну, будто их долго выглаживали пальцами, чтобы придать четкую форму, понимаете? И острые углы, что ли…
– Примерно представил себе. А второй?
– Сосунок. У него же вся морда от слез раскисла.
– Морда?
– Ну да, он такой кругломорденький, – вспомнила я. – Совсем молодой.
– Понятно. Благодарю. При необходимости сможете опознать?
– Постараюсь… Слушайте! Давайте я вам перекину портрет Дианы Усольцевой! Вы-то ее видели, узнаете, а если кто-то из ваших подчиненных встретит у дома той женщины, то не узнает. А она повадилась там с ножом бегать!
– Перекидывайте, – обреченно позволил незримый Семенов.
Я не могла объяснять по телефону, что женщина, которую подрезали на взлете, лишили главного в жизни шанса, может быть очень опасна. Он сам это должен знать, черти бы его побрали!
Валера слышал этот разговор.
