* * *
Ночь по-прежнему создавала ощущение, что он один на целом свете, хотя в последнее время ему и днем, прямо скажем, никто не докучал. Он, как и раньше, писал код, будто ничего не случилось, никакого конца света. В больнице в какой-то момент врубилась аварийная подстанция, работал даже водопровод. Так что его положение, считал он, лучше некуда. Мир исчез, наказанный за назойливое докучание ему в прошлом. Наслаждайся тишиной, делай то, что нравится. Об этом он даже мечтать не мог.
Ночь давно перевалила за половину, и Гик уже почти впал в состояние, когда сон захватывает власть над сознанием, а глаза неудержимо слипаются – верный признак того, что пора переползать на диван в ординаторскую.
Внезапно он услышал звук подъезжающей машины. Вероятно, это ему приснилось, откуда здесь машина? Но резкий визг тормозов и топот по коридорам больницы окончательно заставили его проснуться. У него гости? Ночью? И что теперь делать? Выключить свет и спрятаться или взять нож и выйти? Не может же быть, чтобы эта долбаная Комиссия среди ночи обыскивала больницы. К топоту прибавились голоса, он отчетливо уловил, что один из них – женский. Женский – это не очень страшно. По пустым гулким темным коридорам он пошел на звук, увидел, что в сестринской зажегся свет, подошел и дернул дверь.
– Стой где стоишь, етить тебя, а то выстрелю! – какой-то патлатый придурок направил в его сторону ружье. На кушетке лежал пацан в одеяле, девушка в черном рылась в ящиках и испуганно повернулась, когда он открыл дверь.
– Чего вам надо? Чего притащились сюда среди ночи? – Гика не испугал грозный клич и направленное на него ружье. Почему, он и сам не знал; наверное понял, что эти с ребенком точно не из Комиссии, и напуганы они не меньше, чем он сам. – Ружье опусти, здесь тебе больница, а не тир.
– Вы здесь работаете? Вы врач? – метнулась к нему стройная симпатичная девушка в черном.
– Я здесь работаю. Но я не врач. – В ее лице промелькнула надежда, но быстро угасла.
– Ты это… врач где? У нас тут мелкий помирает, врач нужен, – патлатый был ему откровенно неприятен и чем-то напоминал худших из тех, кто когда-то донимал Гика травлей.
– Раз вы в больнице работаете, вы хоть что-нибудь в лекарствах понимаете? Что ему дать, у него температура высокая, второй день уже, – девушка была вне себя от волнения, дергалась, судорожно открывая ящики с лекарствами один за другим.
– Да я сисадмин здесь, к медицине отношения не имею. В лекарствах не понимаю, берите, если найдете чего полезного.
– Господи, да знала бы я, что брать! Может, кто из врачей где-то есть, не знаете? Не все же уехали. Вы же как-то остались. – Девушка продолжала рыться в ящиках, беспомощно перебирая ампулы, пузырьки, пачки лекарств.
– Да и вы, как я понял, как-то остались. Не знаю я никого… Разве что… да нет, это вам не поможет.
– Что? Ну что, скажите? Любая зацепка.
– Знаете правительственный дом? – Гик махнул рукой на север.
– Тот, что на холме? Ну?
– Там на последних этажах вечером горит свет.
– Ну и что? Ты толком говори, етить тебя, что нам с этого свету? Да еще в правительственном доме, они же всю кашу и заварили, падлы несусветные. Нормальные люди их дом обычно за сто километров обходят.
– Ты это, ружье свое положи, а то я вообще не буду ничего рассказывать, – патлатый все больше не нравился Гику. «Вот ведь чучело агрессивное!» – думал он, заводясь.
– Отродье, прошу тебя, убери ружье, нам сейчас важна любая возможность, – взмолилась девушка. Гик ухмыльнулся: вот верная у чувака кличка, кто-то назвал, так назвал. Одно слово – отродье.
– Короче, если там горит свет, значит, там люди.
– Правительство не все свалило, что ли? Сами кашу заварили, а сами, етить, на свои «места большего благополучия» не отъехали? Ты что, нас сдать хочешь, что ли, ушлепок?
– Слушай, уйми этого, приятеля своего, а то я таких наездов за всю жизнь наслушался и больше слушать не хочу, и пофиг мне ваш малец. – Гик рассерженно развернулся к двери. Нет сил помогать этим уродам. Да еще среди ночи, в его святое время заявились.
– О нет, нет, я прошу тебя, ты не обижайся, это же Отродье, он по-другому не может, даже если бы хотел. Но он не такой ужасный, ты не думай. Когда я к нему среди ночи прибежала с Очкариком, то именно он подал идею в больницу ехать и даже сам нас привез сюда, хотя по темноте и рытвинам с дач сюда ехать было ужасно страшно. Он добрый, просто привык так, и все.
– Не добрый я, просто все равно разбудила, не помирать же пацану, – Отродье засмущался и рассердился одновременно, заметался по кабинету.
– Так, сели все! – Каланча была уже на пределе. – Рассказывай, прошу тебя, что нам с этого дома на холме?
– Да я просто знаю, чьи это окна. Там девчонка живет одна, хорошая, медсестрой работала в нашей больнице, не врач, но в таблетках понимает. И детей любит. Наверное, не откажется вам помочь.
– Так, – Каланча взволнованно бросилась к Отродью, – поезжай привези нам медсестру, а я с Очкариком побуду.
– Никуда я не поеду, я это правительство на дух не переношу, и в дом их чумной ни ногой!
– Слушай, девушка, – Гик все больше чувствовал свою важность. Не часто он бывал человеком, от которого хоть что-то зависит, – вот что я тебе скажу: когда она этого придурка увидит, то и дверь ему не откроет, я бы такому не открыл, – ему хотелось отомстить Отродью за «ушлепка». – Ты поезжай вместе с ним. Ты хотя бы запомнишь, как лекарства называются, если она с тобой не поедет. А она, скорее всего, не поедет, у нее у самой ребенок болеет.
– Но я не могу оставить Очкарика! – Каланча захлопнула ящики и стала пристально разглядывать Гика.
– А чего он – Очкарик-то? Пацан как пацан. Видно, правда, что худо ему.
– Ну я что, в ночи буду его очки искать, что ли? Худо – не то слово. Боже, что делать-то? А тебя самого как зовут, сисадмин?
– Гик я.
– «Гик» – что это означает?
– Да кто его знает, странный, типа.
– Слушай, Гик, ну ты же не настолько странный, что не справишься с простой задачей. Протирай его мокрым полотенцем каждые пятнадцать минут, а лучше каждые пять. И воды можно попытаться дать, если сможет пить. Мы скоро.
– Ничего мы, етить, не скоро. Не поеду я. – Отродье насупился и снова вцепился в ружье.
– Ну, Отродье, милый, ну прошу тебя. Мы так его потеряем, мы же понятия не имеем, что с ним и как его лечить. Это же ребенок, я за него отвечаю! – Каланча подошла к нему вплотную и умоляюще смотрела прямо в глаза, а потом внезапно провела ладонью по его щеке. – Прошу тебя!
Отродье замер от неожиданности, смутился – еще немного, и заплакал бы. Никто не гладил его по щеке, и «милый» в свой адрес он никогда не слышал, просто ни-ког-да. Он разозлился от такого прилива чувств, но почему-то, сам не ожидая от себя, пробурчал, вставая:
