Варвара тоже ушла спать, а Говоров засиделся в саду, в беседке. Он дремал, хотя на коленях у него лежала газета. Невозможно ведь читать в темноте, хотя луна и сияет так радостно, как будто разделяет Тасино счастье.
В доме воцарилась тишина, и Тася решилась наконец выйти в сад и приблизиться к Михаилу.
– Михаил Иванович…
Он не отозвался – крепко уснул! Тогда она осмелилась наклониться поближе и ласково выдохнула:
– Миша!
Говоров вздрогнул, открыл глаза, посмотрел недоверчиво, как будто Тася ему снилась и вот-вот исчезнет, но тут же тряхнул головой, просыпаясь окончательно:
– Ох, Тасенька!
И смутился, отвел взгляд, начал складывать газету.
– Михаил Иванович, я там чай приготовила, в кабинете, – забормотала Тася. – Маргарита Васильевна сказала, что ужинать не будет, и уехала.
Говоров опустил глаза. Тася приметлива… наверное, уже поняла, какие у них тягостные отношения с Маргаритой. Ему стало стыдно и за себя, и за жену, хотя она-то при чем? Она такая, какая есть. Она обыкновенная. Просто Тася другая… Да и то, очень может быть, лишь для него, для Михаила Ивановича Говорова.
– Может, вам чай сюда принести? – спросила Тася, и ему стало больно оттого, что она говорит ему «вы», и радостно, что заботится… Он любил пить чай в саду, в беседке, но раньше всегда приходилось просить, чтобы чай сюда подали, а Тася предлагает сама.
Но сейчас ему не нужен был чай.
Маргарита уехала в город. Значит, переночует в квартире…
– Да нет, спасибо, – сказал Говоров, улыбаясь Тасе. – Только что так официально?
Она пожала плечами, опустила глаза, но улыбку, которая так и сияла на лице, спрятать было невозможно.
– А ты чего улыбаешься? – спросил Говоров, сам расплываясь в счастливой улыбке.
Тася рядом! Тасенька! Да неужели, неужели это возможно?!
– День хороший очень, – доверчиво сказала Тася. – Радостный. Поделиться хочется, а не с кем.
– А со мной – можно? – с надеждой спросил Говоров.
Тася присела рядом:
– У нас очень хорошая дочка. Такая ласковая, добрая девочка. Спасибо тебе, Миша, это такое счастье…
«У нас очень хорошая дочка… У нас, у нас… У нас!»
У Говорова подступил комок к горлу. Вскочил, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:
– Да, Тасенька… Вот!
Снял с шеи крестик – ее крестик, который когда-то передали ему в детдоме. Говоров не мог надеть его на Лилю и сам носить не мог. Заметил бы кто – недалеко и до исключения из партии. А увидела бы Маргарита – жестоко обсмеяла бы, так жестоко и колко, как она умела. Ведь Говоров никому не мог объяснить, чей это крестик!
Хранил бережно, тайно, чтобы никто не нашел даже случайно.
Надел его только сегодня. Чтобы отдать Тасе. Но сначала пусть крестик нагреется от тепла его тела. А потом коснется ее груди…
– Вот, возьми. Это твой.
– Крестик… – выдохнула она, глазам своим не веря.
– Мне его заведующая детдомом отдала. Я его сразу узнал!
«Я его сразу узнал!»
Сколько за этими словами стояло, сколько воспоминаний, от которых прошла блаженная дрожь по телу!..
– Надо же, сохранился… я его, как только Лиля родилась, сразу же на нее надела, – прошептала Тася, целуя крестик, и у Говорова сел голос.
– Так по нему ее и нашел, – выдохнул хрипло. – Я на него часто смотрел. Тебя вспоминал.
Их глаза встретились. Говоров точно знал, о чем сейчас думает Тася. Потому что сам думал именно об этом. О том, как метался крестик между ее грудей, как запрокидывался на шею, как путался в волосах, как его губы скользили то по этому крестику, то по ее шее…
Руки тряслись, так хотелось поскорей обнять Тасю и прижать к себе, но Говоров только осмелился слегка коснуться ее плеча и добавить:
– Нас вспоминал.
Тасины губы задрожали, она опустила ресницы и вдруг спросила:
– Миша… когда она пошла? Ну, первый шаг когда сделала?
Говоров не сразу понял, о чем Тася. Ах да. О Лилькиных первых шагах! А он-то сейчас вообще про все на свете забыл!
– Ну, – усмехнулся смущенно, – не знаю. Я Люльку забрал – ей уже два годика было.
Тася кивнула.
– Она ведь тогда и не разговаривала совсем, – продолжал Говоров. – У меня до сих пор детский дом перед глазами стоит.
Тася нервно провела рукой по лбу:
– Ох, Миша, сколько я всего пропустила в ее жизни… ну, про первый зуб, конечно, не буду спрашивать, а что она сказала… ну, слово первое?
– Папа, – усмехнулся Говоров, и Тася счастливо улыбнулась.
Ну да, она была счастлива, что первое слово ее – ее! – дочери не было сказано той, другой женщине, которую Лиля считала мамой, а на самом-то деле…
– Мне бы так хотелось, – перебил ее смятенные мысли Говоров, – но… но первое слово она сказала – «страшно». Страшно! Взрывов испугалась. Но зато так вот начала говорить.
– Бедная, как же ей досталось… – с трудом произнесла Тася.
– Эх… в эту войну нам всем досталось.
Говоров снова подумал о том, как жестоко повернулась судьба… Не только к Тасе, но и к нему! Если бы он знал, что Тася жива, если бы…
Вспомнил вдруг, как жег на кухне ее фотографию, чтобы сохранить мир в семье. Так и не смог ведь сжечь, погасил, и огонь не затронул Тасиного лица. Но это лицо, в которое он сейчас смотрит и не может насмотреться – лицо живой Таси, – огонь войны опалил настолько сильно, что сейчас Тасе ничего не нужно, кроме того, чтобы снова и снова говорить о дочери. На мгновение Михаил даже возревновал, что Тася словно бы и не чувствует к нему ничего, но тотчас одернул себя: дурак, у тебя есть средство все вернуть! И начал осторожно плести словесную сеть, в которую Тася не могла не попасться:
– Зато теперь все хорошо, Люльке здесь нравится, вон цветы выращивает…
Тася слабо улыбнулась. Глаза ее в лунном свете были такими нежными… Сколько же раз луна освещала их любовь!
Говоров не выдержал, схватил Тасю за плечи:
– Тася! Иди ко мне!
Но она вывернулась, отскочила, однако не убежала, остановилась, будто чего-то ждала.
«Она не может уйти!» – понял Говоров и вымолвил с мольбой:
– Тася… я к тебе приду сегодня?
– Нет! – отшатнулась она и убежала в дом.
Светлое платье вспыхнуло в лунном луче – и погасло…
Говоров угрюмо отвернулся.
Тася на цыпочках взбежала на второй этаж и прокралась к комнату Лили.
Голубые лунные квадраты лежали на полу.
