Говоров опустил глаза и сел.
Он ничего не ответил, но Тася и так все поняла.
– Миша, немедленно бери трубку и звони в загс, верни все обратно! – воскликнула возмущенно.
Говоров вскинул голову и буркнул строптиво:
– Шульгину будешь указывать!
– Шульгин бы никогда так не поступил! – резко ответила Тася, но внезапно поняла, что ведет себя неправильно.
Подбежала к столу, села рядом с Говоровым, моляще сложила руки и заговорила совсем по-другому:
– Миша… дочка плакала! Дочка переживала! На глазах у всех ее друзей… Ну, это позор!
Говоров вздохнул.
– Мне прислали дело этого… Камышева, – сказал угрюмо. – Я с ректором разговаривал… Идеальный человек! Комсомолец! Отличник!
Тася смотрела непонимающе: эти слова Михаил почему-то произносил так, будто называл Родиона Камышева отъявленным негодяем и каким-нибудь там «безродным космополитом».
– Ну это ж хорошо, – робко ответила она. – Я не понимаю, Миша! Я действительно не понимаю!
– Да я нутром чую – ну не тот это парень! – рявкнул Говоров.
Тася сокрушенно покачала головой: Михаил верен себе!
– Ты можешь решать что угодно, – промолвила она, изо всех сил сдерживаясь, – в этом кабинете и в этом городе. Но что касается Лили…
Нет, ничего не получилось! Выдержка изменила! Тася вскочила и закончила почти с ненавистью:
– Но что касается Лили, мы с тобой будем решать вместе! Потому что она и моя дочь! А я хочу, чтобы девочка была счастлива!
Говоров сорвался с места, нервно заходил по кабинету.
– А я не хочу?! – заорал он так, что в приемной бедная Руфина Степановна торопливо выдвинула ящик письменного стола, где хранила сердечные лекарства. Правда, она не знала, кому их придется давать: самому начальнику или его посетительнице. Мало у кого не начиналась дрожь в коленках и сердечные спазмы, когда всегда сдержанный Говоров внезапно – очень редко! – выходил из себя. А сейчас он вышел, да еще как!
Однако дверь не распахнулась, жена Шульгина не вылетела вон, рыдая и хватаясь за сердце, а голос ее – слов, правда, Руфина Степановна не могла разобрать – звучал не менее твердо и решительно, чем голос первого секретаря.
Кажется, крепкий орешек эта товарищ Шульгина…
Тася удивилась бы, услышь она это. Ни орешком, ни крепким она себя не считала, однако сейчас уступать Михаилу не собиралась.
– Но Лиля любит его! – воскликнула она, с негодованием глядя на Говорова.
Он посмотрел на Тасю яростно… и вдруг тяжело, обреченно вздохнул.
Ему ли было не знать, что это за сила неодолимая – любовь и как она способна переломить человека!
Тася вдруг вспомнила, как Говоров однажды ночью – той ночью, когда они остались в Доме с лилиями вдвоем и ждали наутро, что Михаила арестуют, – сказал ей: «Как же я люблю тебя, Таська! Кажется, всю жизнь любил! Сто лет… и три месяца!»
Тася уловила судорогу боли на лице Говорова – и тотчас смягчилась. Они оба знали, что такое любовь на всю жизнь… Почему же сейчас кричат друг на друга, будто враги?
– Я понимаю, ты ревнуешь, – сказала ласково. – Отцовская ревность, вот и все.
Говоров строптиво дернул головой.
– Надо отпустить, Миша, – с мягкой настойчивостью продолжала Тася. – Это ее жизнь!
У него так и заходили желваки на щеках! Тася поняла, о чем он думает: «Я тебя отпустил однажды. И теперь у тебя своя жизнь! Жизнь, в которой нет меня, нет нас!»
Да… Этими словами она снова настроила его против себя, а значит, и против Лили.
Но что же делать? Как его убедить?!
– Миша, ну пожалуйста… – Тася уже в отчаянии прижалась головой к его плечу. – Сделай это ради меня! Я прошу тебя! Прошу… Я никогда тебя ни о чем не просила…
* * *
«Неважно, с печатью или без, ты теперь моя!» – заявил Родион. И подтвердил свое заявление тем, что повез Лилю в общежитие так же торжественно, как если бы им в загсе только что вручили свидетельство о браке.
Такой решительностью были довольны все, а чуть ли не больше других – Колян и Зойка.
Еще бы! Они столько сил потратили! Они собирали со студентов деньги на это застолье: кто сколько даст. Они украшали общежитие, рисовали приветственные плакаты, расставляли цветы, надували шарики и развешивали их. Они собирали тарелки, вилки и стаканы, они придумывали праздничное меню и распределяли, кто из девчонок что готовит: кто салаты режет, кто селедку чистит, а кто пироги печет. Они, в конце концов, уговаривали и умасливали непреклонную комендантшу общежития – и уговорили, умаслили наконец… И вдруг все эти титанические – в самом деле титанические! – усилия пропали бы даром из-за фокусов Лилькиного папаши?! Молодец Родион! Не позволил прокиснуть салатам, зачерстветь пирогам, лопнуть воздушным шарикам и завянуть многочисленным букетам! Такой шумной гулянки здесь давно не видели!
– Главное – это любовь! – кричал Колян. – Любовь, а не штамп в паспорте! Правда, Зойка?
– Я тебе уже сказала, – засмеялась та в ответ, – без штампа в паспорте на пушечный выстрел не подпущу!
– Да будет тебе штамп в паспорте! – отмахнулся Колян – и вдруг сердито сказал: – А вообще что за дела? Закуска вся горькая, в рот не лезет! Правда?
– Горько! – заорали кругом так, что Родион аж за ухо схватился. Но отшутиться ему не дали: кричали снова и снова, и он встал, потянув за собой Лилю, и обнял ее, и начал целовать под несмолкающие крики, и Лиля, хоть и смущенно, отвечала ему.
А что было делать? Фактически Родион ей муж, и сейчас вдруг начать строить из себя оскорбленную невинность и нелепо, и глупо, а главное – это как бы подтвердит право отца вмешиваться в ее жизнь и распоряжаться ею так, как ему заблагорассудится.
Какой ужасный день… Тот день, который должен был стать самым счастливым в жизни! Сколько потрясений! А все началось с приезда Сережи, который… Нет, об этом нельзя думать, потому что иначе придется признать, что твердить себе: «Не люблю!» – это одно, а на самом деле не любить – совсем другое!
Не думать об этом, снова приказала Лиля себе. Все в прошлом. Настоящее – это Родион и его поцелуй, который все длится и длится под веселый счет гостей:
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть…
Наконец Родион разомкнул объятия, Лиля отстранилась – и вдруг почувствовала, что из уха выпала серьга.
– Ой, я сережку потеряла! – ахнула она.
– Сейчас найдем! – Родион опустился на колени и заглянул под стол.
В это мгновение Лиля увидела в дверях какую-то женщину в торжественном черном костюме, с красной папкой в руках.
Новая гостья? Но из институтского начальства к ним пришел только декан факультета, на котором учился Родион, и комендантша общежития. Они представления не имели о том, что случилось около загса, и были уверены, что гуляют на вполне законной свадьбе. Комендантша, которая была так строга и даже груба с Лилей в ту достопамятную ночь, сейчас просто сияла улыбкой, явно довольная, что все так хорошо уладилось и никакой «эквилибристики» больше не понадобится. Ей никто не собирался сообщать о том, что «докýмента» у «молодых» нет по-прежнему.
