– Не волнуйся! – радостно тараторила Тася. – У меня тут даже восьмилетние такие вкусности готовят – закачаешься!
Она снова надела фартук:
– Ну, что будем готовить? Первое, второе?
Лиля смотрела на нее молча, с улыбкой, потом вдруг сказала ласково:
– Какая же ты молодец! Все успеваешь… Знаешь, когда ты идешь по коридору нашего института, мои девчонки просто зеленеют от зависти! Такая элегантная, модная! А когда они узнали, что ты моя мама, они… вообще…
Лиля осеклась.
– Как ты сказала?.. – выдохнула Тася.
– Мама, – повторила Лиля и обняла ее. – Мамочка…
Ей было странно, удивительно легко! Она даже сама удивлялась тому, как безвозвратно исчезли злость и обида, как радостно было ей рядом с этой женщиной. Впрочем, что же здесь удивительного? Ведь семь лет ее жизни прошли рядом с Тасей, когда та служила в Доме с лилиями. Рядом с Тасей: неизменно ласковой, любящей, внимательной, заботливой, всегда готовой обнять, поцеловать, намазать зеленкой царапину, вытереть слезы, помочь решить задачку… Великолепная Маргарита была занята собой, а Тася – Лилей…
Они стояли обнявшись, и ни одна из них не замечала Говорова, застывшего в дверях.
Он пришел к Тасе, чтобы сказать ей об уходе Маргариты. Сказать, что свободен, а значит… Ну, она сама должна была понять, что это значит! Однако Говоров удержался. Понял, что сейчас своим появлением все испортит. Поэтому повернулся – и ушел, ступая так осторожно, словно даже звуком своих шагов опасался помешать встрече матери и дочери.
К тому же он понял, что не Тася первая должна была узнать про Маргариту. И даже не Лиля.
Первым должен был обо всем узнать Шульгин, потому что эта новость все меняла в их жизни!
Однако легко ли вот так прийти к лучшему другу и потребовать, чтобы он отдал тебе свою жену, потому что ты когда-то спас ему жизнь?.. Поэтому Михаил Иванович решил начать с другой новости, которая гораздо больше подходила для разговора двух мужчин, двух старинных друзей, чем склоки из-за женщины – пусть даже такой необыкновенной и любимой, как Тася.
Новость эта была – предстоящая поездка Говорова в Москву, в ЦК: для перевода его на работу из горкома – в обком партии.
Говоров по пути прихватил бутылку, а у Шульгина в его потребкооперации секретарша оказалась такая же расторопная, как Руфина Степановна. Через минуту письменный стол Дементия был уставлен тарелками с закусками, и два друга, которые давно уже не сидели вместе, пили, ели и обсуждали новое назначение.
Михаил Иванович опьянел как-то слишком быстро и все говорил, говорил об этой поездке, размышляя, как бы поскорей перейти к главному – к Тасе, но не мог выбрать момента – и снова заводил речь об одном и том же:
– В Москву завтра, в Москву! С самим Леонидом Ильичом буду встречаться и разговаривать!
– Представляешь, ты в обкоме! В обкоме! – вторил Шульгин, простодушно радуясь за друга. – Заслужил потому что.
– Но пока вторым! – уточнил Говоров. – Хотя бы присмотреться, что да как. Слишком много у них в руководстве молодежи! Но мы, фронтовики, им покажем!
– Ага! – согласился Шульгин, чокаясь с ним. – Давай!
– Давай!
Выпили.
«Сейчас скажу!» – решился Михаил Иванович. Однако начал издалека:
– Так что теперь, Дементий, либо наверх – либо закопают меня. И никто не узнает, где могилка моя.
Шульгин чуть не подавился пирожком:
– Это что это – закопают?!
– Человека я убил, Дементий, – признался Михаил Иванович.
– Миха, ну вот что ты несешь?! – рассердился Шульгин. – Ты вот пьяный уже!
– Кто пьяный? – хмыкнул Говоров.
– Ты!
– Пьяный! – Михаил Иванович наполнил рюмки снова. – Ты у Полищука спроси: он мой пистолет с отпечатками до сих пор в сейфе своем держит. Так что я у него во на каком крючке!
Говоров согнул указательный палец и для убедительности помахал им перед носом Шульгина.
Однако тот по-прежнему смотрел недоверчиво.
– Помнишь, у нас в горкоме работал Трухманов – тихий такой, гнида! – при тебе?
Шульгин кивнул.
– Ты еще тогда сказал: кому этот безобидный человек помешал, кто его?..
– Ну?!
– Так вот я его! Я его завалил.
– Твою мать… – выдохнул потрясенный Шульгин. – Миха! Зачем?!
– Доносы он строчил, – хмуро пояснил Говоров. – Доносы! И на тебя в том числе! Вот так-то, друже… А я когда тебя в тюрьме увидел… – Он поводил руками перед лицом, пытаясь напомнить Шульгину, как тот выглядел там, в камере, – у меня все… все в голове смешалось. Пошел, застрелил его…
– Значит, Трухманов, – с трудом произнес Шульгин.
Выпили, не чокаясь, будто за покойника. Ну да, за покойника! Только не за землю пухом, а за огонь адов.
Долго сидели молча.
– Вот что, Дементий… – наконец начал Говоров.
– Ну?.. – настороженно отозвался Шульгин.
Он с самого начала чувствовал, что Михаил не просто так пришел. И поездка в Москву была лишь предлогом. Шульгин знал, что Маргарита уехала. И понимал, что это значит для них: для Говорова, для него, для Таси… И сейчас он сообразил также, что и в убийстве Трухманова Михаил не просто так признался…
Михаил посмотрел ему в глаза и усмехнулся:
– Проехали…
– Говори! – потребовал Шульгин.
– Да ведь ты знаешь, – зло ответил Михаил Иванович. – Говори, не говори…
– Знаю, Миха, – тяжело вздохнул Шульгин. – И ответ ты мой знаешь.
Говоров кивнул:
– Знаю. Ты ее не отпустишь. Никогда.
– Не отпущу.
– Знаю.
Говоров разлил оставшуюся водку по рюмкам:
– А я тоже буду ждать, – предупредил честно. – Давай за нее, друже.
– Давай, – согласился Шульгин.
Одним глотком осушили рюмки и долго сидели потом молча, забыв про закуски и вообще про все на свете, и про назначение, и даже про Трухманова… Оба думали об одном и том же.
Вернее, об одной и той же.
О Тасе.
* * *
Родион ел с удовольствием, а Лиле кусок в горло не лез. Хотя вроде бы имелись все основания быть довольной собой. Вчера и борщ сварился отличный, и котлеты муж съел за милую душу, и блинчики с творогом (их, правда, испекла вчера Тася, но Лиля с утра разогрела так ловко, что они только зарумянились, а не подгорели, как частенько случалось раньше) выглядели отлично… Но она не только не могла есть, но даже запаха их не выносила!
За завтраком сидела, тупо глядя в тарелку, подавляя тошноту, но вдруг железистый вкус во рту сделался невыносимым, и она опрометью бросилась вон из комнаты, чуть не сшибив Родиона, стоявшего на пути. Еле успела добежать до туалета, как ее вырвало, да как сильно!
