Однако это оказалось не так просто сделать, как предполагал Родион. Он не раз и не два поднимался к двери квартиры Шульгина, где таилась, как в крепости, Лиля, стучал, звонил, поднимал шум, кричал, умолял, убеждал… Однако Лиля в лучшем случае отвечала, что между ними все кончено, что она не хочет видеть ни его, ни отца, – а чаще вообще не подходила к двери.
Как побитый, спускался Камышев во двор, подходил к светлой «Волге» – не ведомственной, а личной машине Говорова, – закуривал…
Ключи от машины дал ему тесть в надежде, что Лиля когда-нибудь сдастся на мольбы Родиона и он сразу увезет ее домой, не связываясь с такси, которого небось ждать так долго, что строптивая Лилька и передумать может.
Однако почти всегда к дому Шульгина одновременно с Родионом приезжал и сам Говоров.
Михаил Иванович не осмеливался подниматься наверх, к той двери, за которой спасались от него две самые любимые им женщины. Терпеливо ждал внизу, а завидев зятя, который спускался с безнадежным и озлобленным видом, тоже начинал злиться.
Злила строптивость дочери, злила неуступчивость Таси, которая ее поощряла, злила слабость этого сильного и крепкого с виду мужика, его зятя, который теперь все свои беды и промахи взвалил на плечи тестя, поссорил его с Лилей – а теперь причитает, что на него вся надежда, жалуется, что Лиля с ним и разговаривать в очередной раз не захотела.
Говоров с удовольствием набил бы ему морду, однако знал, что сверху из окна за ними наблюдают Лиля и Тася. Он видел их силуэты за кружевной занавеской в окне квартиры Шульгина – и пытался понять, как повела бы себя Лиля, если бы он сейчас избил Родиона и прогнал его. Тогда можно было бы подняться к двери Шульгина и сказать Лиле и Тасе, что он оформит дочери развод с мужем, что запретит ему вообще появляться в городе, что все-все понял, что больше не будет вмешиваться в чью-то жизнь…
От таких мыслей Говоров готов был хохотать, заливаясь горькими злыми слезами.
Они чего от него добиваются, эти две бабы?! Эти две глупые бабы! Чтобы Михаил Иванович Говоров приполз к ним на коленях? Чтобы Михаил Иванович Говоров, второй секретарь обкома – обкома! – партии, выставил себя на посмешище перед всем миром? Чтобы о нем судачили? Мол, женит-разводит свою семью, словно крепостник – своих крестьян, самовластно и самовольно?!
Трезвость мыслей напрочь отказывала Михаилу Ивановичу, стоило ему только представить, что будет, если он в очередной раз «наведет порядок» в загсе. Ужасаясь тому, как сплетни могут отразиться на его карьере, а главное – повредить его репутации властного и несгибаемого руководителя, он отказывался понять: с точки зрения Таси, Лили… и даже Родиона, он в самом деле ведет себя как самодур-крепостник, и даже Родион, который сейчас заискивает перед ним и ищет в нем опоры, – всего лишь угодливый лакей, который готов восхищаться всем, что только ни городит его барин, – потому что надеется урвать кусок послаще с господского стола! И не сомневается, что барин швырнет ему этот кусок, потому что они с лакеем замешаны в таких гнусных делишках, что лучше бы им друг друга держаться, да покрепче.
В конце концов он уезжал, и две женщины, которые таились за занавесками, облегченно переводили дыхание. Однако обе они понимали, что долго так продолжаться не может… И поэтому, когда Лиля завела разговор о том, что хочет уехать в Читу, к брату, Тася, как ни горько ей было, поддержала дочь.
А ей было горько… Шульгин привез их с Лилей из роддома, помог устроиться, – и уехал туда, где жил теперь. Где он жил, Тася толком не знала: может быть, в закрытой гостинице, может быть, в таком же закрытом общежитии, может быть, у какого-то приятеля. Он весело объявил, что не хочет травить малышку табачным дымом – а не курить он не может! – поэтому будет регулярно привозить продукты, возить Лилю к врачу, если понадобится, вообще помогать во всем, – но жить пока останется в другом месте.
Лиля обеспокоилась бы тем, что происходит между матерью и ее мужем, однако она была слишком занята собой, своей рассыпавшейся семейной жизнью, – ну и Кирой, конечно! Да и Тасе именно заботы о Лиле и Кире помогали держаться и делать вид, будто ничто иное ее не волнует, однако стоило ей представить, какова будет ее жизнь без этих ежедневных счастливых хлопот, как становилось жутко.
А может быть, Дементий и правда вернется?
Может быть, вернется. А может быть, и нет…
Ну что ж, время покажет. А пока надо сделать все, чтобы Лиля смогла прийти в себя! Здесь Говоров и Родион не дадут ей этого сделать. Значит, она правильно решила: надо уезжать! И Тася покорно помогала ей собираться. Мало того – она даже сама отправилась в агентство Аэрофлота и взяла Лиле билет до Читы.
Стоя около кассы, она не обратила внимания на какого-то высокого мужчину в клетчатой рубашке и белой кепке. Из-под ее козырька за Тасей внимательно наблюдали светло-голубые глаза.
Делая вид, что изучает изменения в расписании, мужчина подошел совсем близко – так что отчетливо расслышал и дату, на которую взяла билет Тася, и номер рейса, и пункт назначения.
Между прочим, привыкнув везде высматривать только Родиона или Говорова, которые постоянно мелькали на горизонте, Тася мало обращала внимания на других людей. А между тем, окажись она повнимательней, могла бы и приметить этого мужчину, который вот уже несколько дней неотступно следил за ней.
* * *
Вещи были уже почти собраны, когда вдруг грянула беда. Тасе позвонили и сообщили, что Шульгин попал в больницу. Он был с инспекцией в новом кафе, открытом облпотребсоюзом, как вдруг в стеклянную витрину с улицы въехал автомобиль, пытавшийся уйти от столкновения с грузовиком.
На счастье, Дементий Харитонович сидел чуть в стороне от этой витрины, не то конец ему пришел бы сразу: был бы четвертован осколками! – однако на него свалился стол, карниз – так что осколков попало меньше.
С трудом подняв голову, он увидел, как из «Волги», до самой кабины застрявшей в проеме окна, с трудом вылезли две нарядные, растрепанные, помятые и явно нетрезвые девицы, на чем свет стоит костеря парня, сидевшего за рулем:
– Твою мать, Полищук, что ты наделал?! Ты придурок, Полищук!
Одна из них кричала, что надо бежать, пока милиция не приехала, вторая оказалась более милосердной: попыталась помочь горе-водителю выбраться из машины. Он был так пьян, что едва держался на ногах. Однако у него все же хватило сил броситься наутек вслед за девицами.
Это было последнее, что разглядел Шульгин: директор кафе и официантки кинулись к нему и принялись высвобождать ногу, на которую свалился ребром стол.
– Вот, говорят, бомба в одну воронку не падает, а тут опять на ногу! – стонал Шульгин…
Лиля продолжала укладывать чемоданы, а Тася бросилась в больницу, чуть живая от страха и раскаяния. Внизу, в приемном покое, ей показали, как пройти в палату. Она распахнула дверь, уверенная, что сейчас увидит своего мужа распростертым на кровати без сил, перевязанным с ног до головы, может быть, умирающим… Врач по телефону уверял, что состояние средней тяжести, однако все самые страшные, самые кровавые фронтовые воспоминания ожили сейчас в памяти Таси и так прижали ее, что она с трудом сдерживала слезы…
