– Сколько вам лет?
– Какое это имеет отношение к вашему расследованию? – Вопрос прозвучал резче и порывистее всех предыдущих фраз.
– Никакого, – Максим улыбнулся и развел руками. – Я просто поддерживаю беседу.
– Я бы предпочла, чтобы беседа была по делу.
– Хорошо, – он послушно кивнул. – Пусть вы с Соболевой общались не так тесно, как думают ваши коллеги, но вы наверняка имеете о Марине Петровне мнение? Поделитесь им? Только честным. Я не придерживаюсь мнения, что о покойниках или хорошо, или ничего.
Елизавета Николаевна пожала плечами, явно приводя себя в душевное равновесие, раз дело вновь коснулось убийства, а не обсуждения ее очков и возраста.
– Она была запойной алкоголичкой. Могла не пить несколько недель, а затем срывалась и уходила в запой. На урок часто приходила с похмелья, здесь тогда дышать нечем было, я старалась лишний раз в подсобку и не заглядывать. Часто во время уборки выбрасывала пустые бутылки.
– Она пила здесь?
– Она пила везде.
– Почему же ее не уволили?
Елизавета Николаевна усмехнулась, прошла к столу, вытащила из запиравшегося нижнего ящика бутылку воды и сделала несколько глотков, а затем, поймав на себе взгляд Максима, спросила:
– Хотите воды?
– Если у вас есть кофе, то лучше его.
– Только растворимый. Я не стала приносить сюда хорошую кофеварку.
– Сойдет.
Она занялась кипятком и чашками, вытащив их из того же ящика, где хранила свои вещи. Максим сел на стул за столом, внимательно следя за каждым ее движением. Ему отчего-то нравилось ее рассматривать, находить в движениях тщательно сдерживаемый порыв, доказывающий, что вовсе она не такая строгая и холодная, какой хочет казаться. Ему с трудом удалось напомнить себе, что она не просто лет на десять его младше, но еще и учительница его дочери.
– У людей есть непонятная мне черта, – начала Елизавета Николаевна, отвечая на его вопрос. – Они не помогают приюту для животных, не сбрасываются деньгами на лечение тяжело больного ребенка, не дают работу инвалиду, но горой встают за алкоголиков.
– А вы считаете, что они не достойны сочувствия?
– Я считаю, что они достойны смерти под забором, – резко отозвалась она, повернувшись к нему.
На ее лице застыла маска брезгливости, непонятная Максиму. Он вполне спокойно относился к алкоголикам. Защищать и жалеть не стремился, но признавал за людьми эту слабость. Главное, чтобы они были хорошими профессионалами, а уж что они делают в свободное от работы время – не его дело. Впрочем, возможно, у этой учительницы есть право так говорить, раз она утверждает, что Марина Петровна пила даже здесь.
– А вы строгая.
– Я честная, в отличие от многих.
Максим усмехнулся, но разглядывать ее не перестал.
– Где вы были позавчера вечером?
На ее лице вновь появилось негодование.
– Вы что, меня подозреваете?
– Вы же сами просили говорить о работе, – обезоруживающе улыбнулся он.
Она глубоко вдохнула и снова потянулась к бутылке с водой. Максиму казалось странным, что она пьет так много, но спрашивать о личном он больше не решался. Что если девчонка чем-то больна? У сестры его матери был сахарный диабет, она всегда много пила. И хоть Елизавета Николаевна не выглядела больной, задеть что-то неприятное он не хотел. Одно дело дразнить ее очками, другое – зацепить на самом деле неприятные вопросы.
– Я была дома, – спокойно ответила она. – Уроки закончились в два часа, еще два я провела в школе, в своем кабинете. Проверяла тетради, готовилась к завтрашним урокам. Ровно в четыре вышла отсюда, зашла в магазин, в 16.40 была уже дома. В семь вечера у меня было первое занятие. Я преподаю английский по скайпу. Было два занятия по полтора часа, в девять освободилась.
– Вы помните время так точно?
– Я всегда планирую все свои дела, поэтому и время всегда помню.
– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?
– Продавщица в магазине, мы знакомы, ее сын учится у меня. Затем, конечно, мои ученики.
– То есть с пяти до семи, как и после девяти, алиби у вас нет?
Она сжала зубы, но голос прозвучал ровно:
– Нет.
Максим не собирался подозревать ее на полном серьезе, поскольку хрупкая учительница не походила на человека, способного справиться с гораздо более крупной Соболевой. Впрочем, Костя еще не закончил со вскрытием, вполне возможно, она была мертвецки пьяна. Чтобы утопить ее, достаточно было налить в таз воды и макнуть туда голову. А Елизавета Николаевна уже дала понять, как относится к алкоголикам…
– А скажите, Марина Петровна не увлекалась оккультными науками, магией или чем-то таким?
Брови цвета темной карамели снова взметнулись вверх.
– Откуда такой вопрос?
Максим положил на стол небольшую сумку и вытащил из нее несколько снимков. То, что сделал это зря, он понял уже буквально несколько секунд спустя. Елизавета Николаевна взяла первую фотографию, которая запечатлела убитую Соболеву с засохшей розой в руке в центре выжженного круга, а затем резко побледнела. Фотография выпала из ее рук, она покачнулась и собралась, наверное, хлопнуться в обморок, но Максим успел ухватить ее за плечо, не дав рухнуть на пол. Второй рукой он с ловкостью циркового артиста сбросил все снимки обратно в сумку. Надо же, девчонка оказалась такой впечатлительной!
– Простите, – его голос прозвучал по-настоящему виновато. – Я не подумал, что вы так испугаетесь вида мертвого тела на фотографии.
Елизавета Николаевна судорожно кивнула и огляделась, ища что-то взглядом.
– Дайте мне воды, – шепотом попросила она.
Максим помог ей сесть на стул, метнулся к чайнику, возле которого осталась бутылка, отвинтил крышку и протянул ей. Она сделала несколько жадных глотков, стараясь дышать ровнее.
– Простите, – она явно пыталась сказать это снова спокойно и бесстрастно, но вышло плохо. Голос дрожал, а кожа все еще оставалась бледной, только веснушки на носу проступили ярче. – Я плохо переношу вид мертвецов.
– Да, это я уже понял, – хмыкнул Максим, садясь на соседний стул, но в любую минуту готовясь снова рвануть к ней, если понадобится. – Я просто хотел показать вам, что убийство Соболевой похоже на ритуальное. Отсюда и вопрос, не увлекалась ли она чем-то таким.
Елизавета Николаевна покачала головой, делая еще несколько контрольных глотков.
– Я никогда такого не замечала. То есть, я хочу сказать, она не приносила в подсобку никаких странных книг, дохлых кошек или летучих мышей. А разговаривали мы мало, только если сталкивались по утрам. Если у обеих были «окна» в одно время, я проводила их в классе, а не в подсобке. Поэтому о ее жизни почти ничего не знаю. Если бы она увлекалась чем-то таким, вряд ли стала бы мне рассказывать. Да и потом, это ведь ее убили, наверное, оккультизмом должен увлекаться убийца, а не она?
