Вернувшись в Нью-Йорк, он собрал первый черновик того, что было условно названо «Братья», это был сценарий о двух братьях, одного из которых, выдающегося доктора, шантажирует любовница, и он просит второго убить ее от его имени. «И он выходит сухим из воды! И он, предположительно, может жить чудесной жизнью. Если он не выбирает наказать себя, то все у него хорошо, — отметил Аллен. — Если бы кто-то другой снимал „Преступления и проступки“, у него была бы чудесная сцена убийства. Альфред Хичкок или Мартин Скорсезе: мужчина стучится в дверь, у него в руках букет, и она открывает дверь, а дальше идут полторы минуты чудесной операторской работы. Единственное объяснение, которое я могу дать, что это мой фильм, потому что я больше писатель, чем кто-то еще, все, что я хочу донести до зрителей — о чем я говорю, о чем философствую — становится для меня материальным. Мне не интересно убийство само по себе. Убийства случаются, так что кто-то может порассуждать о вине и боге».
Мартина Ландау позвали на прослушивание на роль Иуды, он был рад такой роли, но переживал, не потеряет ли он зрителя. «С чего бы это людям захочется тратить время на то, чтобы смотреть на этого придурка?» — спрашивал он, но Аллен взял его без промедления и согласился немного пересмотреть сценарий, особенно сцены с ним и его любовницей, которую сыграла Анжелика Хьюстон, получившая лишь часть сценария с репликами ее героини. Точно так же актеры, играющие семью Иуды, ничего не знали о роли Хьюстон, только то, что персонаж Рандау исчезает и винится в своих телефонных звонках. Изначально Аллен не собирался сам появляться в фильме, но по запросу Touchstone он написал небольшую роль создателя документальных фильмов Клиффа Стерна, который снимает фильм о старом телепродюсере, который влюбляется в медсестру Мии Фэрроу. «Хорошо, — сказал Аллен после просмотра чернового монтажа. — Хорошая новость состоит в том, что это лучше, чем я думал, исключая очевидно необходимых монтажных ходов и срезок. Плохая новость — история Мии и моя история не работают».
В течение следующих нескольких недель он полностью выбросил треть истории, включая документальный фильм, и перекроил сюжет, пересняв 80 из 139 кадров фильма. Радикальный пересмотр даже по стандартам Аллена, что сделало этот фильм в обгон «Сентября» самым переделанным. Пока съемки шли своим чередом, коробки с пленкой, на которой были сцены с персонажами, которые больше не были в картине, были отправлены в просмотровый зал: сцены с Шон Янг были вырезаны; появление Дэрил Ханны сократилось до короткого камео, которое не упомянули в титрах. Тем временем, роль Алана Алды, треплющегося родственника Лестера, изначально имеющего эпизодическую роль, сымпровизированную на репетиции для одной единственной сцены, где он должен был появиться на вечеринке под руку с Дэрил Ханной, была сильно расширена. Аллен понимал, что у него появился подобающий антагонист. «В первой версии 13-й канал делал фильм о нем, и я [Клифф] возмущался, что все уважаемые люди становятся жертвами его чар, — говорил Аллен. — Так у меня появилась идея: „Почему бы мне не сделать фильм и не развить эту историю больше?“ И потом она воплотилась в жизнь».
Аллен выдает свою самую болезненную игру в роли Клиффа, несостоявшегося документалиста, который с возмущением ходит как тень за выпендрежным телевизионным продюсером Алана Алды в «Преступлениях и проступках». Лицо Аллена — это лицо поникшего человека среднего возраста, он имеет виноватый вид превеликой мягкости — святой неудачник, обреченный из-за своей честности. Он исполняет множество комических моментов, особенно запоминается молчаливый взрыв саркастического хохота за спиной Алды, но этот фильм является самой явной постановкой вопроса о ложном Граале американского успеха: во всех сюжетах победители мускулисто и агрессивно выходят на первый план, пока благочестивые проваливаются. Эта же тема поднималась в «Сентябре», в котором Миа Фэрроу подавлялась ее оглушительно властной матерью. В мире Аллена, среднего периода, кроткие не наследуют землю. Их отбрасывают в сторону, и они оказываются под ногами у победителей с носорожьей кожей.
На лице Иуды запечатлена вина, его низкий сладкий голос дает резонанс тембра виолончели размышлениям Аллена о вине и боге. «Мы перешли от маленькой измены к смыслу бытия!» — отмечает его раввин, которого играет Сэм Уотерстон. Но игра Ландау находится в конфликте с центральным тезисом Аллена, самой его картиной о терзаемой совести, и самым слабом моменте его игры, когда ему приходится размышлять над моральными и философскими причинами его действий, особенно в сцене, в которой Иуда знакомится с детскими воспоминаниями членов своей семьи при обсуждении ужасов нацизма. «История написана победителями», — говорит одна тетушка. Ну да. Но нацисты проиграли. Гитлер умер в бункере, когда Берлин пал. Здесь победили правильные люди, точно.
Алдо тоже ужасен в роли елейного сердцееда Лестера, его руки обнимают талию каждой встречной женщины, он громко разглагольствует на все любимые темы Аллена, начиная от Нью-Йорка до комедии и политики («Комедия — это трагедия плюс время»), в то время как Клифф скептически закатывает глаза. Успешные невероятно пустые люди также являются одной из наиболее утешительных иллюзий публики, читающей New York Review of Books, хотя кто-то может обоснованно возразить, какие аспекты успеха Аллен находит столь мишурными, особенно на этой стадии его карьеры? Захваленный дома и заграницей, победитель каждой премии, какую только мечтал бы получить режиссер, Аллен имеет больше общего с Лестерами этого мира, чем унылый Клифф. Лестер — это Аллен в искаженном зеркале — освобожденный от сомнений по поводу самого себя, поглощающий аплодисменты, наслаждающийся своим успехом, чего никогда не делал Аллен.
«Когда я делаю фильм, который получает одобрение, которое не является мягким вариантом недовольства, я немедленно настораживаюсь, — сказал он. — Определенное количество одобрительных отзывов заставляет меня чувствовать себя комфортно и гордо. Но помимо этого, я начинаю чувствовать убежденность в том, что работа с какой-либо реальной искусностью, и проницательностью, и глубиной не может быть настолько популярной». Как будто в доказательство его правоты «Преступления и проступки» были перехвалены после его выхода, частично потому, что критики были рады увидеть, что он снова вернулся на экран брюзжащим, как это было в 1977 году. Джон Саймон назвал фильм «первым успешным сочетанием Алленом драмы и комедии основного сюжета и второстепенных линий» в New York Times — очевидный нонсенс. По факту, две половины фильма развиваются практически независимо одна от другой, они соединены лишь темой и финальной сценой, в которой Клифф и Иуда встречаются — грешник, очищенный от вины, и подобный святому, но бичующий себя неудачник, они сидят рядом на стуле для рояля и размышляют о несправедливостях мира. В сценарии эта сцена должна была состояться между Иудой и раввином Беном, но Уотерстон не смог присутствовать на съемках, так что его заменил Аллен, и сейчас, разумеется, трудно представить, что могло быть по-другому. Сцена такая мягкая, лицо Аллена расплывается в нежных угольных тенях Нюквиста, что кажется, что он почти разговаривает сам с собой, как действительно он бы разговаривал со своим модным рослым суперэго, но скрытое подсознание разворачивается в тихом напряженном диалоге.
«Есть определенное число фильмов, сделанных мною, которые я называю „романы по фильму“, и „Преступления и проступки“ — один из них. Там есть множество персонажей, и некоторое число историй разворачивается в одно и то время… Фокус заключается в том, чтобы удержать все эти истории в воздухе в одно и то время так, чтобы за всеми ними можно было проследить и вникнуть в каждую из них, но не заскучать».
