Рыскун многозначительно поджал губы: дескать, понял. Мистина кивнул и ушел в дом. Может, хоть здесь несчастье поможет и избавит его от этих двоих, очень неудобных послухов.
Собравшись в гостевом доме, кияне стали наконец укладываться спать. Почти не говорили: очевидное все понимали и так, а неведомого разговор между собой не мог им открыть. Сигдан, пристроившись возле масляного светильника, латал дыру на груди свиты, в том месте, на какое пришелся бросок ножа. Благо кольчуга не пустила клинок глубже, и дыра вышла небольшая.
– Если тот черт из Малина… – Сидя на лежанке, уже без кафтана, Мистина взглянул на брата, – то хоть что-то становится понятно.
Лют повел голым плечом. Он стоял без сорочки, а Доброш осматривал, нет ли на нем не замеченных в пылу сражения ран.
– Да говорю же – нет на мне ничего, – с обидой сказал брату Лют. – Я что, дитя тебе, не понимаю?
– Я когда у Ираклии с поля вышел, на мне четыре раны было, – Мистина показал пальцем на верхнюю часть груди, – а я их не чувствовал. Хотя у меня битва была совсем не первая. Только потом мне кто-то сказал: погляди, ты стоишь в луже крови…
– Тормар сказал, – напомнил Снарь.
– Было, – кивнул Ратияр.
– Ты и Ждан меня тогда из-под коня вытащили, да? – Мистина глянул на Альва, и тот кивнул.
– Так у вас там катафракты были, да пехота… а у меня пятеро раззяв каких-то. Так быстро все случилось, они ко мне и не подошли. А так да – у малинских есть причина мне мстить, – Лют слегка улыбнулся правой стороной рта.
– Да и не у них одних… – Мистина вспомнил полсотни тел на Ингваровой могиле.
– Зато теперь я знаю, как назову свой меч.
– И как? Древоруб? – пошутил Мистина. – Убийца древлян то есть?
– Нет. Я назову его… Телохранитель. В память о Сварте. Он первым принял удар. А мой меч – вслед за ним. И не подвел. Я в первый раз вышел с ним из дома, и он спас мне жизнь.
– Да уж! – хмыкнул Альв. – Твой меч сегодня утратил девственность, хотя даже имени еще не получил. Бойкий парень!
– Ну давай нарекать, раз придумал, – Мистина встал. – Верба, тащи корчагу.
– Баварскую?
– Ее.
Ободренные успехом сделки, Хадрат и Ландо на прощание подарили Мистине три корчаги вина. Оружничий принес одну; Мистина вынул свое Вороново Крыло и ловким движением срубил засмоленное горлышко – будто ножом срезал.
Его десятские и те оружники, что имели мечи, встали в круг между лежанок. Такой обряд обычно проводят в освященном месте, но ждать до утра и идти в здешнее святилище не хотелось: как знать, не найдется ли для нового оружия работа уже завтра? В середине круга встал Лют с обнаженным мечом в руках. Верба налил вина в большой дружинный рог и подал Мистине.
– Я призываю богов в свидетели того, как вручаю меч моему родичу Люту и как он дает мечу имя, – начал Мистина, с которого начинался круг. – Да будет клинок его гибок, как змея, несокрушим, как камень, остер, как взор Одина. Да пребудет с ним удача, да пройдут они вместе весь свой земной путь и вместе уйдут к богам, когда настанет их срок.
Он отпил и передал Альву. Рог обошел круг из восьми человек, в конце Сигдан передал его Люту.
– Я принимаю меч, что вручил мне мой…
– Родич! – негромко, но значительно подсказал Мистина.
– Родич мой Мстислав, – послушно повторил Лют, веря, что здесь какая-то особенность, которую тот лучше знает. – И я клянусь, пока кровь моя не остынет в жилах, я не опозорю трусостью и изменой моего меча и моего рода. А иначе – пусть не послужит защитой мой щит и пусть поразит меня мое же оружие! Да буду я расколот, как золото!
Он поцеловал витое золотое колечко на мизинце, отпил вина из рога, потом поставил меч клинком в плахи пола и плеснул на навершие:
– Я даю тебе имя – Телохранитель!
Оружники вокруг закричали. Лют встал на колени, Мистина взял его меч и поднял у него над головой; Альв стал лить остаток вина из рога так, чтобы оно стекало по клинку к лицу Люта, и тот под крики и смех оружников ловил его ртом. Темно-красное вино текло по его лицу, по горлу, по голой груди, будто омывая в крови будущих битв. На лице его с полузакрытыми глазами было хмельное упоение, словно он уже переполнен вином и оно не помещается внутри. Он и правда был как пьяный от азарта схватки и животного торжества своей победы над смертью.
– Пусть клинок твой будет пьян от вражьей крови! – по-варяжски и по-славянски кричали оружники.
– Будьте неразлучны на пиру воронов!
– Пусть валькирии упьются этим вином и никогда не пожелают твоей крови!
– Как крепок и неуязвим этот клинок, так будешь невредим ты сам!
«Выпить со своим мечом» считается обязательным в обряде наречения, хотя в разных дружинах это делают по-разному. С закрытыми глазами стоя на коленях и опираясь на рукоять меча, Лют чувствовал себя не на земле, а где-то в иных мирах. Огромным настолько, что вся чернота ночного неба легко помещалась в груди. Вино валькирий – кровь всех на свете битв текла по его телу, закаляя и делая неуязвимым, как Сигурда – кровь дракона. При мысли о едва миновавшей его смерти он не испытывал страха – лишь волнение от близости непознанного. И легкую досаду: он еще недостаточно прославился, чтобы умирать, его и вспомнить будет почти нечем.
Но теперь Лют был на верном пути к славе. Несколько месяцев перевернули его жизнь. Он стал свободным человеком. Вождем победной дружины, почти тем самым «дарителем колец», какого воспевают скальды Севера. Обладателем меча, доказавшим удачу и свою, и нового оружия. Теперь он в дружине младший из тех, кто носит меч. А значит, стоит на голову выше тех, кому эта честь не суждена.
Рог опустел. Сев на лежанку, Мистина приложился к корчаге и поставил ее к себе на колени. За эти дни он нагородил столько лжи, что позавидует сам Локи. Но в этот миг – быть может, самый важный в жизни Люта – не солгал перед богами и не дал парню произнести ложное слово об их родстве… Его меч – это его судьба, его жизнь и смерть. С его освящением все должно быть чисто.
Жма, он не может даже напиться, чтобы отдохнуть от всего этого! Отдыхать рано, никто ведь не знает, что принесет им утро и от чего приведется проснуться. Но вид упоенного лица Люта, его залитой вином груди прогонял заботы и сегодняшнего, и завтрашнего дня. Сердце щемило от пронзительного, горячего чувства всемогущества. У него теперь есть свой Бальдр. Тот, с кем он бессмертен.
Мистине уже знакомо было чувство причастности к божественной мощи. То, что иной раз родится из близости с другим человеком и столь огромно, что не нуждается в названии.
* * *
– Ой, баба, смотри! Ворота не притворены!
Летава, пятнадцатилетняя внучка бабы Бегляны, в удивлении отпрянула от створки.
– Не может быть! – Бегляна, морщинистая и хромая, но уверенная и бодрая старуха, подошла к ней и наклонилась. – И впрямь! А сама ведь затворяла.
