На девок он и посмотреть как следует не успевал…
– А весняки в ратники еле ползут, потому что вот уйдут мужики сюда, к Ужу, а с Рупины русы в их пустые веси и зайдут, как волк в овчарню. Мне в одной веси говорили: вот пришел бы князь с дружиной, встал бы между нами и Рупиной, мы бы все к нему подтянулись!
Тут Берест слегка лукавил: он сам спрашивал весняков, пошли бы они в войско, если бы оно стояло между их избами и русами.
– А куда там, на Рупине, войско девать? – отвечал ему Коловей. Он всегда являлся на павечерницы с гуслями, но едва успевал тронуть струны, как завязывался обычный разговор и становилось не до песен. – Зима нынче, на снегу раз переночуешь, другой, но нельзя так невесть сколько жить!
– Если бы знать, когда русы придут! – подхватывали вокруг.
– Послать бы им сказать: так и так, назначим поле битвы, мол, через две седмицы…
– Но не до весны же они будут мочало мять!
– Хоть в воду смотри!
– Не в воду надо смотреть, а на Днепр, – сказал один молодец, Изнег. – Известное дело, чего они ждут. Святослава они ждут! Он теперь – киевский русский князь. Без него нельзя им начать такого дела. А поедет он в Киев по Днепру. Сказал бы кто князю – послать на Днепр дозор, Святослав – не синица, не пропустишь. У него небось войско целое при себе будет.
Как и Коловею, ему было лет двадцать пять; невысокий, основательный, он источал ощущение неторопливой силы, за что получил прозвище Медведь. Лицо у него было круглое, волосы спускались на низкий лоб мыском.
– На Днепре уже Турд стоит, – напомнил Коловей.
– Так в рога не трубить – мол, мы тут. Мы ж древляне! Нет ловчее нас ловцов! Не управимся волчонка отследить, чтобы стая нас не приметила?
Незадолго до Коляды в Искоростень приехал боярин Величар и привел дружину почти из тридцати ратников. Десять лет назад он единственный из всех именитых древлян участвовал в походе на Греческое царство. Тогда его многие осуждали: ишь, русов руку держит, у стремени князя киевского по доброй воле ходит. После разгрома в Боспоре Фракийском, когда греки жгли русские лодьи «олядным огнем», Величар оказался в той части войска, о которой даже Ингорь ничего не знал. Все уж думали, сгинул. Но в такую же мрачную пору предзимья, когда перестали ждать, Мистина привел половину того войска назад, и в числе уцелевших был и Величар. Домой он привез хорошую добычу – серебряные чаши, шелковое платье, шлем и пластинчатый доспех. До сих пор он и его родня на всех сборищах выделялись яркостью дорогих нарядов, пусть один кафтан, самый ношеный, боярыня порезала на полоски и обшила нарядные сорочки всем детям, невесткам и зятьям. Сыновей и зятьев Величар привел с собой девять человек, дома с матерью оставил только младшего, что родился уже после похода на греков.
За минувшие десять лет бывший силач заметно растолстел и дышал с трудом. Одышка и нутряная хворь порой надолго укладывали его в постель. На Ингоревой страве Величар не был по нездоровью, и несчастье помогло: хворь спасла ему жизнь. Только теперь, когда уже ложился снег, Величар довольно оправился, чтобы явиться к князю.
– Что вы тут, паробки, плетень пинаете? – сразу сказал он, при помощи двоих отроков с трудом сойдя с крепкого конька. – Вы воины или девки за пряжей? Дожидаетесь, покуда Святослав придет и рать приведет?
– Посоветуй, что делать-то? – попросил его Володислав. – У нас и сведущих в ратном деле нет совсем, и в войско народ вяло тянется.
– Потому что дела ратного не видит, вот и вяло тянется!
Усевшись в княжьей избе, Величар вытер потный лоб под темными кудрями и изложил свой замысел. Тот был несложен. Русы уже заняли устье Припяти: городец Нелепов и две-три ближние к нему веси. Но их там не слишком много: только дружина Турда, Ингорева брата, и смолянские вои, всего около трех-четырех сотен.
– А у тебя тут уже сотен пять, – говорил Величар Володиславу. – Чего сидишь – ударь на них, выбей из Нелепова. Сам Перун тебе время посылает – как подойдет Святослав, их не три сотни там будет, а как бы не три тысячи. А сейчас пошлет нам Перун удачи – вся земля Деревская возрадуется, глядишь, и у нас три тысячи будет.
– Людей хотелось бы сберечь, – возразил Красила. – Что толку растопыренными пальцами бить? Потери напрасные только.
– Так и у русов здесь не кулак, а один палец! – для наглядности Величар выставил собственный палец, довольно толстый. – А у нас против их пальца уже два! Сломаем один двумя-то!
Володислав только обрадовался. Собранным воям хотелось дела, ему хотелось победы – хоть какого-то успеха, удачи в борьбе, которая пока приносила лишь потери.
До Коляды времени оставалось мало, и выступили на днях. В числе княжьих отроков шел и Берест, с рогатиной на плече и своей варяжской секирой за поясом. Довольный, что наконец-то обязанность принимать решения, которые кому-то будут стоить жизни, лежит не на нем и не на молодых раззявах вроде него, а на князе и опытном в ратном деле Величаре. Для древлян этот толстый, одышливый боярин был чем-то вроде Ингорева меча: на нем задержался отблеск страха и славы Греческого похода. Верилось: человек прошел огненную пасть Боспора Фракийского, где молнии падали на русские лодьи и вмиг сжигали суда и людей, в сражении под Ираклией выстоял перед строем одетых в пластинчатые доспехи греческих всадников и вернулся домой прямиком через Греческое море, через злую печенежскую орду близ порогов – он уж верно знает, как поступать в любом ратном деле.
Снега навалило еще не так много, чтобы он мешал передвигаться, и на четвертый день к вечеру дошли до Нелеповской волости. Весь под названием Вырь была занята смолянскими воями, в десяти избах их стояло около сотни. До самого Нелепова оставалось поприща два.
– Сейчас ночуем, – сказал Величар, которого ради дородства везли на санях обоза, с припасами и оружием, – а перед рассветом и навалимся. Пойдет дело хорошо – как здесь закончим, пойдем на Нелепов. Если здесь всех перебьем, туда весть подать не успеют, – навалимся изгоном, глядишь, и городец назад отобьем.
Глядя на него, и весняки полнились верой в победу. Величар, толстый, малоподвижный, тем не менее был так спокоен и уверен, будто владел неким наузом, приносящим верную победу.
Развели костры в логу – без них холодную ночь было бы не вынести, – но дым терялся в ночном небе. Кое-как подремали, выставив дозоры, на ломаном лапнике у огня. Но мало кому удалось заснуть. Привычные к зимней охоте древляне привыкли и ночевать у костров, но волнение перед битвой, почти у всех – первой в жизни, мешало сильнее холода.
Еще во тьме вышли на дорогу и двинулись вперед.
– Пока дойдем, рассветет чуток, – утешал шагавших рядом Медведь. – Ровно столько, чтобы своих от чужих отличать, а больше и не надо.
Впереди несли боевого чура: деревянное изображение Перуна, ведущего древлян в бой. Вооружены все были рогатинами, топорами, у многих имелись луки. Володислав и Величар ехали верхом: только у них были шлемы, у боярина – даже греческий пластинчатый доспех, плотно облегающий выпяченный живот. У пояса Володислава блестела золоченая рукоять Ингорева меча. Пришла пора пустить его в дело. Вид у молодого князя был воинственный и вызывающий – будто у сокола, что нацелился на добычу. А ведь он, в свои двадцать два года, тоже ехал на первую в жизни битву.
