Так я думал сначала, но потом изменил свое мнение.
Я пригляделся к Ольге, и мне стало ее жаль. А ведь сначала я совсем ее не жалел. Напротив. Во время всей этой истории с Виктором я злился на Ольгу, раздражался, испытывал к ней брезгливое чувство, как будто она при мне нарочно вывалялась в грязи и специально не моется, чтобы я ее пожалел. Дудки! Нарочно не жалеют! Но потом я догадался: она не хотела, чтобы ее жалели. Она вообще от нас ничего не хотела. Всю силу своего желания она сосредоточила на Викторе. Мы были лишь подсобным материалом, подпорками, от которых она отталкивалась, чтобы сделать очередной прыжок к цели. А от Виктора, как раньше от Мишеньки, она хотела одного: чтобы он просто ей что-нибудь отдал. Свое. А они не давали, ни тот ни другой. Ольга была не из тех женщин, кому отдают Свое. Ольга была из тех женщин, которым ничего не дают и ничего от них не требуют. Ничего, кроме супчиков. Их сокровенное никого не интересует. Неужели только потому, что у них бутылочные фигуры, бесцветные кудельки на голове и глуповатые лица с угодливым выражением? Да и есть ли у таких женщин сокровенное?
Потом, когда я во всем этом разобрался и начал Ольгу жалеть, мне стало стыдно за себя. Кусочек души! Оккупация личности! Бессрочная аренда! Законы джунглей! Да тьфу все это! Она просто смертельно боялась признаться самой себе, что ее не любят! Она врала самой себе, врала нам, врала своим бессмысленным подружкам. Всем было ясно, что рассчитывать ей не на что. И ей было ясно. И она укрывалась от этой ясности. Пыталась укрыться. Тут был не закон джунглей, а страусовая политика. Я увидел Ольгу недели через две после начала этой истории и поразился тому, какой измученной она выглядит. Дело было у Дениса и Натальи, которые после ночной Натальиной истерики как ни в чем не бывало продолжали уютную совместную жизнь. Временами казалось, что «Ненавижу!», брошенное Денисом в адрес Натальи, мне просто приснилось. Так вот об Ольге. Я заглянул к Денису с Натальей как раз в тот момент, когда они в рамках моральной благотворительности кормили ее ужином. Увидев меня, она выскочила из-за стола, бросилась ко мне, обхватила за плечи, приблизила мое лицо к своему и тут же, без «здрасьте», как будто ей в спину вставили заводной ключик, стала бормотать, что вот только что, сейчас, сию минуту, нет, полчаса назад, нет, минут пятнадцать, «как жаль, что ты опоздал и не слышал», ей звонили на мобильный, а она не успела взять трубку, хотела перезвонить, но номер не определился, и тогда она поняла, нет, не поняла, она точно знала с самого начала, что это Виктор звонит ей из автомата, специально вышел на улицу, чтобы Алена ничего не слышала, он хотел сказать, как любит ее, Ольгу, но трубка сорвалась, или карточка кончилась, или автомат был неисправен, и он не смог перезвонить, но это ничего, это пустяки, он обязательно перезвонит, правда?
— Правда, — сказал я, глядя сумасшедшими глазами поверх Ольгиной головы на Дениса и Наталью (Денис пожал плечами и отвернулся), взял Ольгу за плечи, отстранил от себя и осторожно повел к столу.
В тот момент я вспомнил об одном своем знакомом, который рассказывал мне, что когда-то, в юности, перенес онкологию и был вылечен. Очень долго он пытался описать, какие ощущения испытывал, когда ему делали химию и лучевую терапию.
— Это как… как… это вроде… это очень… — мучился он. — Этому нет определений в языке, — наконец сказал он. Потом задумался и добавил: — Но вот что самое страшное — остается память тела. Понимаешь, тело, оно все запоминает. И начинает бояться.
Мне кажется, что я понял его тогда. Клетки, по которым прошелся гамма-луч, жилы, по которым бежал целительный яд, меняют свою природу, перерождаются. Они могут вести себя как обычные здоровые клетки, но иногда, вдруг, непроизвольно (нет, толчок всегда есть, но он может быть ничтожным — магнитная буря, дурное настроение, усталость, легкое недомогание, простуда), так вот, иногда они начинают вспоминать те давние необъяснимые мучительные ощущения, а вспоминая, пугаются, а испугавшись, провоцируют их и испытывают заново, и от этого боятся все больше и больше. С годами один только страх еще раз пережить ЭТО провоцирует мучения. Так и у Ольги. Пережив одно мужское предательство (кто сказал, что ей было менее мучительно, чем моему знакомому, в которого вливали убийственную химию?), она смертельно боялась другого и, не признаваясь себе в том, что оно уже произошло, испытывала ужас одинокой брошенной женщины, и оттого еще сильнее боялась сказать себе правду, и страдала от этого страха куда больше, чем от самого предательства. Может быть, я тут наворотил лишнего, выстроил слишком сложную конструкцию, но именно так мне казалось.
XXIII
В конце августа Ольга объявила, что собирается ехать с Виктором отдыхать. В Турцию. В шикарный отель. Пять звезд. Все включено. Люкс. Два бассейна. Тренажерный зал. Бесплатный Интернет, посредством которого она собирается ежедневно посылать нам бюллетени о протекании отдыха и состоянии здоровья Виктора. Не обгорел ли, не наглотался ли соленой воды, то да се. Спиртное тоже бесплатно, причем не только турецкое. Для Виктора это имеет первостепенное значение, поэтому она уж постаралась. На вопрос, а собственно, на какие шиши она собирается везти Виктора в эти райские кущи, ответила, что ни на какие. Шишей у нее нет. Поэтому путевки еще не куплены.
— И не будут куплены никогда, — прошептала Наталья как бы про себя, но с тем расчетом, чтобы слышали все, кроме Ольги.
Мы сидели у Ольги в гостиной. Ольга специально зазвала нас к себе, чтобы сообщить это упоительное известие. Впрочем, последнее время Наталья с Денисом дневали и ночевали у Ольги. Я уже говорил, что Ольга назначила Наталью в лучшие подруги и доверенные лица. Я-то лично и тогда считал, и сейчас считаю, что Наталья мало годится на роль наперсницы. Наоборот, я подозреваю, что она из породы тех людей, что сдадут тебя не задумываясь при первом удобном случае со всеми твоими душевными муками, страшными тайнами, метаниями, исканиями, сомнениями и страданиями. Но моего мнения никто, как всегда, не спрашивает. Ну, так я и промолчу.
Между тем Ольга находилась в крайнем возбуждении. Щеки ее горели. Кончик носа покраснел. Жилы на шее вздулись. Она стояла, приплясывая, посреди комнаты, размахивала руками и буквально захлебывалась словами.
— Я уже все, буквально все собрала! И резиновые тапочки положила, и крем для загара, и полотенце, махровое, полосатое. Одна полосочка синяя, другая красная, опять синяя и опять красная. Ему понравится. Я точно знаю, понравится. В его полотнах очень ярко выражена красно-синяя колористика. Вы замечали? Нет, правда замечали? — Мы дружно кивнули. Ольга засмеялась болезненно-возбужденным смехом и продолжала на более высокой ноте: — И купальник, главное, купальник! У меня чудный купальник, французский! Без бретелек. Наталья видела. Скажи, купальник классный? — Она кинулась к Наталье с таким выражением лица, будто от ее ответа зависела судьба мировой революции, схватила за руки и просительно заглянула в глаза. Наталья снова обреченно кивнула. — Ну вот, я и говорю, когда у женщины такой купальник, можно даже платья с собой не брать. И шляпа! Обязательно нужна шляпа! Сейчас я вам покажу!
