Элли отламывает корочку от своего куска, откусывает.
– Тени и свет обычно намечены в подмалевке. Места утраты грунта восстанавливают смесью мела и животного клея. Знали бы вы, как пахнет у меня в квартире. В Бруклине есть мясник-француз, он продает мне кроличьи шкурки на дюжины.
– А готовый клей купить нельзя?
– Лучше делать свой. Хотя бы потому, что это помогает настроиться на семнадцатый век.
– А дальше?
– Кисточкой формируешь рельеф, дальше проходишься слоем краски. В Лондоне мы спорили, подбирать ли тона точно, или надо четко пометить территорию, чтобы будущие реставраторы знали, где вы побывали.
– То есть это вопрос этический.
– Да, наверное. От студентов требовали занять определенную сторону, и некоторые преподаватели ненавидели друг друга за то, что не сошлись во мнениях о цвете грунта.
– Хм, а я еще считал мелочными юристов.
Она смотрит на Нью-Джерси, не донеся кусок пиццы до рта, и втягивает ртом воздух. Потом кладет пиццу обратно в коробку.
– Я страшно устала и все еще пьяна. Наверное, я не смогу вернуться в «Синицу». Извините.
– «Воробей».
– Мне пора помолчать.
– Как-нибудь в другой раз. Хотите забрать пиццу домой?
– Конечно. Я же аспирантка.
– Да, аспирантка, берущая тридцать долларов за час. Больше, чем психоаналитик моей жены, учившийся в Вене у кого-то из учеников Фрейда.
Марти собирался сказать это шутливо, а получилось резко.
Она поворачивает голову, но не смотрит на него. Коробка с пиццей стоит между ними, жирные пятна словно острова на картонной карте.
Элли говорит:
– Думаете, это слишком много?
– Думаю, вы знаете, сколько богатые люди готовы платить, чтобы добавить своим стенам немного экзистенциального смысла. Мое богатство – историческая случайность, так что тут мы квиты.
На реке включается дизель. Марти хочется обратить все в шутку, но он понимает, что поздно, разговор непоправимо испорчен.
– Давайте я посажу вас в такси, – говорит он. – А вы возьмите пиццу.
Элли не отвечает, но коробку берет. Они отходят от магистрали на несколько кварталов, и Марти останавливает такси. Его отец для таких случаев носил в жилетном кармане свисток, и Марти гадает, когда это прекратилось. Очень может быть, что свисток так и лежит в ящике капитанского стола. Когда такси останавливается, Марти залезает на заднее сиденье, не дав Элли времени возразить.
– Бруклин, потом Верхний Ист-Сайд, – говорит он шоферу.
– А в обратном порядке не хотите? – спрашивает тот.
– Мы прежде отвезем даму, – отвечает Марти.
– Это совершенно лишнее, – говорит Элли.
– Давайте будем считать, что я тоже застрял в другом веке.
Все время, пока такси едет по Бруклинскому мосту, они не разговаривают. Марти наблюдает за Элли, как та, отвернувшись от него, смотрит в окно и слегка барабанит пальцами по коробке с пиццей. Поза ясно свидетельствует, что она до сих пор размышляет над его замечанием. Марти вроде бы видит обидчивость, но и способность усомниться в собственной правоте. Он опускает окно со своей стороны, чтобы впустить немного воздуха.
Марти велит таксисту подождать, пока Элли не поднимется к себе. Сверху по магистрали грохочет транспорт. Наконец в окне зажигается свет, мелькает ее силуэт, и Марти говорит водителю ехать. Через несколько кварталов он просит его высадить и возвращается пешком, подняв воротник, чуть пьяный, не вполне понимающий, что его тянет. Все, что удалось вытянуть у нее про жизнь и работу, – маленькая кража. Как будто снимаешь безделушки с чужой полки, одну за другой, и прячешь в карман. Он заглядывает в работающую допоздна кафешку, берет два кофе и пинту мороженого. Потом стоит перед домом Элли, зажав под мышкой холодное мороженое, а в руках – теплые стаканчики с кофе. Марти смотрит, как движется силуэт за шторами. Воображает, как заявляется к ней на порог с подделкой в руках, говорит, что это картина, которую он просит ее отреставрировать, или описывает Сару де Вос, украденную у него со стены спальни на благотворительном обеде в пользу сирот, и наблюдает за выражением ее лица. Это будущее Элли он держит в руках, хрупкое, как два бумажных стаканчика. Ему хочется понять ее жизнь изнутри, ощупать уголки, потрогать нити, на которых эта жизнь держится.
Марти входит в темное здание и поднимается на верхний этаж. Он знает, что ее квартира угловая, окнами на север – чувство направления у него развито хорошо, он знает, где север, где юг, даже когда сидит в манхэттенском ресторане без окон. Он тихонько стучит, слышит, как шлепают ее босые ноги по деревянному полу – отходят, потом снова приближаются. В полоске света под дверью возникает тень, раздается приглушенный голос:
– Кто там?
Тихо, но как можно веселее, Марти говорит:
– Это Джейк Альперт с кофе и мороженым в качестве приношения мира. Простите, что был такой скотиной.
Некоторое время Элли молчит, потом свет под дверью снова смещается.
– Скажите Джейку, что я собираюсь ложиться спать. Извиняться не за что.
– Разрешите мне хотя бы убрать мороженое в холодильник. Оно растает.
– Извините, но время слишком позднее… Я не одета.
– Понимаю. – Он отходит от двери, чтобы голос не звучал угрожающе. – После смерти Рейчел я страдаю бессонницей. Извините за мои слова. Доброй ночи, Элли.
Марти чувствует острый приступ стыда за то, что употребил имя Рейчел, как будто создал угрозу ее жизни. Он отступает еще на шаг.
Тишина, потом лязг цепочки. Дверь приоткрывается на шесть дюймов, в щелке возникает лицо Элли. Она говорит:
– Можете отдать мне мороженое, я уберу его в холодильник, и съедим как-нибудь в другой раз. Это очень мило с вашей стороны.
Марти подходит ближе:
– Оно у меня под мышкой. Я не могу его достать, потому что у меня в руках кофе.
– Ой, – с легкой досадой говорит Элли.
Она открывает дверь еще на шесть дюймов и тянет руку за мороженым. Марти видит, что на ней фланелевая ночная рубашка с птичками. Щиколотки тонкие и бледные, пальцы на ногах широко расставленные. Девочка, которая в детстве много ходила босиком, думает он.
Когда Элли забирает мороженое, он говорит:
– Мятное с шоколадными кусочками.
Она отводит взгляд:
– Я больше люблю ванильное.
– Я обидел вас, и мне стыдно. Ваша экспертная помощь стоила каждого запрошенного вами цента. Я был бы признателен, если бы вы разрешили мне войти на минутку.
– Я не привыкла принимать гостей. У меня не прибрано.
– Ладно, хорошо, доброй ночи. Вот, держите еще и ваш кофе.
