Агнес молчала, продолжая лечить ногу. Косилась на него.
— Со мной уехать думаешь? — Продолжил Волков. — Ты из свободных?
— В крепости я, — ответила девочка и с надеждой поглядела коннетаблю в глаза.
— И как же мне тебя забрать, за воровство крепостных и повесить могут.
— Я пригожусь вам, господин, — произнесла Агнес, — я всё буду делать. Всё, что пожелаете.
Боль в ноге прошла, солдат встал:
— Забудь, не буду я крепостных уводить.
А Агнес стояла у стола, на котором лежал мертвец, и смотрела ему в след, и не было в её взгляде ничего, кроме тоски беспросветной. Даже слёз не было.
Он пошёл на двор, даже не глянув на покойника, что лежал на столе. Это было уже не его дело. Франческа украла его деньги, так что ждать барона не было нужды. Его снова посетило чувство, которое приходило к нему после долгой и изнурительной войны. Чувство пережившего войну солдата. Всё закончилось, он жив. Это было радостное чувство покоя. Даже воспоминания о прекрасной женщине, сбежавшей от него, его уже почти не беспокоили. И пусть ему даже ничего не заплатят, но всё закончилось и он жив. У входа в донжон его остановил Фридрих Ламме по кличке Сыч.
— Чего тебе? — спросил его солдат, когда тот робко, и как бы извиняясь, преградил ему дорогу.
— Уезжать надумали, экселенц? — Спросил Сыч.
— Откуда знаешь?
— Так Ёган с дворовыми мужиками вещи ваши в телегу носят. Много ума не надо что б скумекать.
— Уезжаю, — произнёс солдат.
— Значит, обманул вас барон, не дал вам рыцарства. И дочка его сбежала? Значит и свадьба отменяется?
— Тебе то, что за дело, — сухо сказал Волков, — чего хочешь?
— Может, возьмёте меня с собой?
— Куда, дурень, я тебя возьму? Я сам не знаю куда еду и где жить буду. И денег, жалование тебе платить, у меня нет.
— Так мне и не надо, пока с вами буду, авось еду мне купите, а как куда приедем, так я и сам прокормлюсь. Либо в должность пойду, либо при вас буду, коли вы должность сыщите. А в дороге от меня завсегда польза будет. Вы ж знаете, экселенц, от меня польза завсегда есть.
Сыч говорил, заметно волнуясь, уговаривал, он боялся, что Волков его не возьмёт.
— Зачем тебе со мной, Сыч? — Спросил солдат. — Ты ловкач ещё тот, ты и без меня должность найдёшь.
— Добрый вы и честный, — сказал Фридрих Ламме. — Таких, как вы, мало.
Волков понял, что он врёт или привирает:
— Правду говори, Сыч, а то не возьму.
— Ну, раз так, то скажу, — Сыч заговорил заметно иначе, серьёзно, обдуманно, — люди говорят, что вы не просты, что вы птица большого полёта, с такой птицей и другим легко взлететь будет. И я думаю, что тут людишки обычно дураки, а тут-то они правы будут.
— Что ты несёшь, говори, что удумал, — опять не поверил ему солдат.
— Раз так, ладно, скажу. Монах надысь с Агнес, этой блажной, разговаривали, а я на лавке спал, ну, как спал, дремал, так вот, блажная наша и говорит, господин наш, птица большого полёта, так и сказала, — уточнил Сыч. — Большого полёта, и здесь свой путь только начинает. Вот я и думаю, может, мне с вами полететь.
— Дурак ты, Сыч, — вдруг засмеялся солдат, — девчонке косоглазой поверил. Птица… Чушь глупая.
— Так ей все верят, экселенц, даже вы. А раз чушь, то, что вам бояться. Погоните меня потом. Ну, так берёте меня?
— Жалования не будет, только корм. — Сказал Волков, заканчивая разговор.
— И то добро, пока я на это согласен. — Сыч поклонился.
— О, согласен он, — съязвил солдат и тут же увидал монаха.
Он нес секиру, копьё, алебарду и еще какие-то вещи в телегу. И главное, он положил свою большую книгу в телегу. Волков позвал его к себе, брат Ипполит быстро положил все остальные вещи в телегу и поспешил к солдату.
— Я уезжаю, — сказал Волков.
— Да, господин, я знаю. Ёган сказал вещи в телегу снести. Я помогаю.
— Помог ты мне, монах, хотел спасибо тебе сказать на прощанье. А книгу ты мне что даришь что ли?
— Книгу? На прощанье? — Брат Ипполит замялся. — Господин, я прощаться-то не желаю.
— Ты что монах, никак с нами собрался? — на правах хозяина спросил Сыч. — А монастырь свой бросишь что ли? В расстриги подашься?
— Зачем в расстриги, я благословение от аббата получил. Благословил он меня на путь с господином коннетаблем.
— И куда это ты собрался с господином коннетаблем, если он сам не знает куда поедет? — допытывался Сыч.
Волков стоял в растерянности.
— Почему же не знает, знает он, он к…
— Помолчи, — прервал монаха солдат, — так, что ты говоришь, настоятель тебя благословил со мной ехать?
— Благословил, — кивнул монашек, — даже книгу разрешил из библиотеки забрать.
— И велел, наверное, писать ему обо мне.
— Да, велел каждый месяц писать о вас ему. — Ничуть не смущаясь, отвечал брат Ипполит. — С кем встречались, что делали.
— Соглядатаем, значит, едешь, — сказал Сыч.
— Наверное, — честно отвечал монах, не понимая смысла этого слова.
— Вот нужен он нам такой, экселенц? — спрашивал Сыч. — Лишнее брюхо.
— Да пусть едет, — сказал Волков. Он подумал, усмехаясь про себя, что раз не дали ему рыцарского достоинства, так хоть пусть свита будет как у него как у благородного, тем более, что кроме прокорма тратиться на неё не нужно. Он ещё раз усмехнулся. Оброс он здесь и вещами, и людьми.
— Сержант едет, — закричал со стены один из дворовых мальчишек.
Ёган бросил таскать вещи, не поленился, полез на стену с дворовыми людьми и уже оттуда заорал радостно:
— Он Франческу поймал.
— Франчкску поймали, — задорно подхватили мальчишки на стене. — Поймали её. Везут, везут убийцу.
— Поймал, значит, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего служанке госпожи Ядвиги, произнёс Сыч.
Он покосился на Волкова, но тот ничего не сказал, стоял посереди двора, ждал, когда сержант привезёт Франческу. И тот вскоре привёз её. Сержант ничего не знал о том, что натворила служанка.
— И ведать не ведал, — рассказывал он, — я от реки ехал, туда следы вели лошадей, и вижу конный нам на встречу. Нас увидал и в лес поворотил. Ну, я и думаю, гляну, кто там с нами видится, не желает. Заехали в лес, а там эта… — он указал на Франческу плетью, — в кустах прячется.
Франческа сидела на камнях посреди двора, платье разодрано, руки вывернуты и стянуты натуго сзади веревкой. Сама растрёпана, на зверя похожа, и со всей ненавистью глядит только на солдата. Вокруг неё дворовый люд собрался, бранят её и даже пытаются бить, а она лишь на него глядит. Только на него. Если бы взглядом можно было убивать — Волкова разорвало бы. Нет у этой страшной бабы больше врагов, он! Он единственный!
