— Ну, вот и продайте свое седло знати, а я посмотрю.
— Я продам вам.
— Я не куплю.
— За талер тридцать.
— Нет, я не сумасшедший.
— За талер двадцать.
— Талер.
— И еще двадцать.
— Пятнадцать.
— Вы опять сейчас до пфеннигов дойдете. Берите, даже если вы отдадите это седло перекупщикам за бесценок, вы выиграйте сорок крейцеров.
— Ладно, — купец вздохнул, — где вы так научились торговаться?
Волков улыбнулся. Он был доволен. Коня и седло он собирался отдать за двадцать шесть.
— Девятнадцать лет я торговался со всякой маркитанской сволочью. Они готовы были торговать всем, даже собственными дочерями. И торговались до самых мелких монет. С ними и научился. Пойдемте, выпьем пива.
Не дожидаясь, пока человек купца прокатится на коне, они вернулись в харчевню, и трактирщик сразу подал пива. Стоял, улыбался, жал следующего заказа. Купец и солдат сделали по глотку. Купец сразу скривился:
— Что это? Ты это в луже зачерпнул или в пруду, мошенник?
— Сам варил, — ответил трактирщик испуганно.
— Лучше б ты в пруду зачерпнул, — заметил солдат. — Неси-ка нам вино.
— И всех моих людей покорми, и доброй едой, а не тем, чем ты кормишь бродяг, — крикнул ему вслед Рицци.
Тем временем Ёган стал носить из комнаты в зал вещи ламбрийцев: латы, оружие, седла, потники, великолепные сбруи. Последним он принес арбалет. Купец сразу схватил его:
— Добрая вещь, — сказал он, рассматривая оружие. — Думаю, стоит пять серебряных монет.
— Он стоит двадцать, но продавать я его не буду, он мне нужен. Ёган, унеси.
— Опять цену набиваете?
— Нет, это мое личное оружие. Меня из него ранили, я знаю его силу. Я его себе оставлю.
— Вас из него ранили в руку?
— Нет, в ногу. По плечу я получил секирой.
— Жаль. Я бы такой арбалет купил бы.
— Я б сам такой купил бы.
После этого трактирщик принес вина, и добрые господа занялись добрым делом: руганью и торговлей. В результате Волков оставил себе еще одну кольчугу. Не сошлись в цене. Кольчуга была отличной, из мелких паяных колец. За бесценок такую солдат отдавать не хотел. Так же он оставил себе добрые боевые перчатки, пару крепких стёганок, шлем, горжет, копье удивительной работы для Ёгана, секиру и великолепную алебарду. Все остальное купец купил. За все волков получил восемьдесят одну монету. Люди Рицци поволокли вещи в фургон, сам Рицци, вроде, был доволен, а Волков не мог закрыть кошель от серебра. Он понимал, что с такими деньгами опасно находиться в этой глуши. За такие деньги даже Ёган может зарезать, и солдат сказал:
— Послушайте, Рицци, раз вы родом из Верго, значит, у вас есть своя банка. Вы же не только купец, но еще и меняла?
— Разумеется.
— И деньги и в рост даете?
— Разумеется.
— И векселя пишите?
— Мои векселя ходят отсюда и до Фризии. На любую сумму.
— Под какой процент берете деньги?
— Один процент годовых. Без ущерба при расторжении раньше срока.
— Давайте два, и я дам вам сто монет.
— И не надейтесь. Вы и на пол процента согласитесь, еще и спасибо скажете.
— С чего бы?
— Да с того, — купец усмехнулся, — у вас кошель не застегивается от денег. Значит, кроме моих, там еще и ваши были. А вы тут один. И, какой бы вы не были искусный воин, вас может любой зарезать. Хоть трактирщик, хоть ваш холоп.
«Вот жирный мерзавец, — подумал Волков. — Все видит».
— Поэтому соглашайтесь на мой один процент, и я напишу вам вексель.
— Ну, что ж… Один так один, — произнес солдат. — Пишите бумагу.
— На предъявителя?
— Только именной.
— Фернандо! — Крикнул купец одному из своих людей. — Выпиши вексель господину войну.
Купец вскоре уехал в свой Вильюург, уехал довольный. Волков сидел в харчевне, следил за Хильдой, которая босая и с подобранной юбкой мыла полы, когда пришел Ёган.
— Коновал сказал, что конь будет здоров через неделю. — Произнес слуга. — А что с конем произошло?
— Да напугал его урод какой-то, он поскользнулся и упал. — Отвечал солдат, любуясь, как под ветхой кофтой девицы, в так её движениям, колышется тяжёлая грудь.
— Урод? Что за урод?
— Да не знаю, толи холерный, толи чумной. Хотя не чумной, язв на нём не было. Выскочил из болота, конь поскользнулся и упал на бок, на стремя.
— Из болота? — Удивился Ёган. — Неужто водяной?
— Да почем мне знать? Больной весь, уродливый. Толи желтый, толи серый. У вас раньше таких видели?
— Слыхом не слыхивал. Даже от стариков.
— Ну и черт с ним, готовься к барону ехать.
— Я готов.
— Кольчугу наденешь и меч возьмешь.
— Ох, господин, меня аж потом прошибает. Неужто я меч привяжу? Прям как благородный.
— Ты молись, дурень, чтобы им пользоваться не пришлось.
— А что, может, придется?
— Всякое может быть. Я уже стольких людей барона побил, что он и осерчать может.
— А что будет, если осерчает?
— Меня убьют, тебя повесят, — абсолютно спокойно ответил Волков.
Ёган молчал, смотрел на него чуть растерянно.
— Ну что ты глазами хлопаешь? Уже и меч не в радость? — Смеялся солдат.
— Ну…
— Да не бойся ты, Бог милостив.
— В том то и дело, что ко мне не очень то.
— И что ж теперь? Не пойдешь со мной?
— Да как же не идти? — Ёган вздохнул. — Пойду. Мне теперь деваться некуда. Я теперь с вами до гробовой доски.
— Тогда давай одеваться будем. Сегодня сходим к барону, а завтра поутру, по тумау, уедем отсюда. Ты все свои дела сделал?
— Ага. Баба моя в монастырь пойдет, а дети, корова и надел брату. Так что поутру уедем.
— Вот и славно. Бриться давай.
В харчевне никого не было. Хильда носила горячую воду, делала ироничные замечания.
— Ой, прям как незамужняя готовится к ярмарке, и моются, и моются.
— Не смей меня сравнивать с бабами, — заметил солдат. — Получишь у меня.
— Ой, напугали.
— Не разговаривайте, господин, я вас порежу, — пыхтел Ёган, брея Волкова.
Брил он неловко, но старательно.
