А солдат быстро и сильно ударил его по руке. Добрая порция пива облила немытую рубаху верзилы, а кружка с грохотом покатилась по полу.
Гомон и шум в трактире сразу стихли. Люди смотрели на них и тянули шеи, чтобы разглядеть, что происходит.
— Ах вот, ты как?! — Заорал детина. — А ну ка стражу сюда позовите кто-нибудь…
И в ту же секунду между ним и солдатом появился человек.
— Простите его, благородный господин, — примирительно заговорил человек. — Он у нас с детства умом слабый, дурень он у нас.
Он повернулся к детине и зашипел:
— Пошел отсюда! — И уже солдату ласково добавил: — А за грубость его вам угощение за счет хозяина будет.
Его карие, проницательные глаза, чуть навыкат, даже и не пытались заглянуть под капюшон. Одет он был скромно: несвежая рубаха, жилетка, шапочка на голове. Говорил он негромко.
— И что? Ты даже не захочешь, чтобы я снял капюшон?
— Я трактирщик, всю жизнь трактирщик. Я знаю, если благородный человек не хочет снимать капюшон — значит, всем будет лучше, если он его не снимет. Да, всем будет лучше.
— А откуда ты знаешь, что я благородный?
— Да по вам же видно. Только такой дурень, как он, — человек кивнул в сторону здоровяка, — этого не видит. Плащ тонкорунной шерсти, у нас такая не водится. Сукно с островов привезено. Краска, что сухая, что мокрая, следов не оставляет. Добро крашеное сукно. Серебряная застежка искусной работы, наверное, фризийской.
— Любой купчишка может купить такой плащ.
— Верно, да вот только никакой купчишка никогда не купит меч с золотой ручкой. Зарежут купчишку за такой меч.
— С золотой ручкой? — Волков усмехнулся. — Ручки у тебя на кувшинах.
— Да, на моих кувшинах ручки. В общем, сейчас я найду для вас место и угощу от всего сердца.
— Ну, давай, — нехотя согласился Волков. Он даже пожалел, что драки не вышло.
Ловкий человек тут же подошел к одному из посетителей и произнес:
— Уступи-ка место благородному гостю.
— А чего я-то? — Возмутился посетитель.
— Уступи место, дурья башка, — чуть не с кулаками накинулся на посетителя здоровяк, который только что конфликтовал с Волковым. — Быстро давай.
Он почти вытолкнул посетителя с его места.
— Кружку пива тебе за беспокойство от хозяина, — пообещал трактирщик бедолаге.
— Слышь, дурья башка, — подталкивал посетителя детина, — еще и пива задарма получишь.
Солдат сел на освободившееся место, поставил меч между ног, капюшон снимать не стал. Люди, сидевшие на лавке, сдвинулись поплотнее, понимали, что за стол к ним села какая-то важная персона. Трактирщик протер грязной тряпкой перед ним стол.
— А как тебя звать? — Справил солдат у трактирщика.
— Авенир, господин.
— Авенир? — Переспросил солдат.
— Да, господин, Авенир бен Азар. Распоряжусь принести вам вина.
— Тут все пьют пиво, пусть принесут пиво.
— Да, господин, — Авенир бен Азар поклонился.
— Да, а почему ты не посадил меня за тот свободный стол?
— Тот стол занят, господин, важными людьми.
— И где же они?
— Они появятся, когда приедет ла Реньи.
— А кто это?
— Это вагант из далека, с запада. Говорят, у нас сегодня будет петь ла Реньи. У него голос ангела. Все господа, — он приблизился ближе к Волкову и прошептал: — и особенно дамы обожают его слушать.
— Ну, что ж, послушаю этого ангела. Неси пиво.
— Он скоро будет.
Трактирщик и здоровяк убрались, а толстуха принесла солдату не очень чистую кружку с пивом. Солдат отхлебнул: пиво было дрянным. Даже хуже чем в трактире, где он дрался с ламбрийцами.
— Друг, — он обратился к соседу, — а сколько стоит это пиво?
— Семь пфеннигов, господин, — сообщил сосед.
— Вот эта дрянь стоит семь пфеннигов? — Удивился солдат.
— Да, господин, когда поет ла Реньи, жид берет две цены.
— Да уж, не милосердствует.
— Готов поклясться на святом писании, что у этого жида в подполе припрятан горшок с золотом, а, может, и не один.
Волков промолчал, но подумал, что этот человек, возможно, прав.
— А что за хлеб у тебя, друг, — спросил у него солдат.
— Я мастер-каменщик, моя бригада будет ставить новую стену в монастыре, а у вас, что за хлеб, господин?
Солдат молча показал эфес меча.
— Ага, ясно, — кивнул каменщик.
— Будешь пиво? Я все равно эту дрянь пить не буду.
— Благодарствую, не откажусь, — огромна рука каменщика загребла кружку, — а вон и ла Реньи идет.
По трактиру пошел гомон: народ загалдел, захлопал в ладоши. Одна из девок завизжала, многие люди стучали кружками о стол. Волков увидел молодого высокого красавца: почти черные вьющиеся волосы, серые большие, подкрашенные, как у ярморочного арлекина, глаза, румяна, как у баб. Он стоял в пяти шагах от солдата и улыбался. Его зубы были белоснежные, ровные и здоровые. Волков просто почувствовал, как им овладевает буквально физическая неприязнь к этому человеку.
— Значит, особенно дамы обожают слушать тебя, — сказал он тихо, вспоминая слова трактирщика.
А тот все кланялся и улыбался своими удивительными зубами, а болваны ему все хлопали, улюлюкали, стучали кружками, а местные девки повизгивали и кричали: «Спой нам, ла Реньи, спой!»
— Сейчас, о звезды моего сердца! — Звонким и чистым голосом отвечал менестрель. — Сейчас я буду вам петь.
— Тише, добрые люди, тише, не разнесите мне трактир! Сейчас господин шпильман ла Реньи будет вам петь, — он оглядел весь трактир. — Он начнет, как только прибудут важные гости.
— Господин трактирщик, я хочу, что бы меня считали миннезингером, а не шпильманом, — улыбаясь, поправил его ла Реньи.
Он говорил с заметным акцентом. И Волков знал его, с этим акцентом говорили люди из далёкой страны, называющейся Троанс.
— Я имею честь состоять в цехе миннезингеров славного города Раухсбурга.
— А где это? — крикнула одна из девок.
— Это далеко, — улыбаясь, продолжил певец.
Хамоватый здоровяк, с которым у солдата был только что был конфликт, принес инструмент и протянул его певцу:
— Вот ваша лютня, господин певец.
— Вообще-то это виуэлла, — сказал ла Реньи, — но спасибо, друг.
И в это мгновение, из двери ведущей, видимо, на кухню, вышли два человека, в плащах и капюшонах. Высокий и невысокий. Волков сразу понял, кто это. Эти двое прошли и сели за свободный стол, их как ждали. Толстые бабы тут же стали ставить на стол стаканы, графин с вином, блюдо с резаными фруктами, блюда с сырами. Ла Реньи заскочил на невысокий помост, скинул плащ, поклонился посетителям трактира, а потом отдельно, тем людям, что только что пришли. Им он кланялся намного ниже, чем остальным, после, уселся на табурет, провел рукой по струнам:
