Замутился тихий славный Дон От Черкасска до Черна моря, Помешался весь казачий круг: Атамана боле нет у нас…
– Гожа песня… – с убеждением тряхнул головой князь Иван Пронский, который вёл войска вместо Милославского, оставшегося в Астрахани воеводой. – Пра, гожа…
Нет Степана Тимофеича, —
продолжали казаки, стрельцы и солдаты унывно, с душой:
По прозванью Стеньки Разина…
Поймали добра молодца,
Завязали руки белые,
Повезли во каменну Москву
И на славной Красной площади…
Отрубили буйну голову…
Эпилог
Через несколько месяцев, уже летом, прибыл в Астрахань князь Яков Одоевский, и начались аресты, пытки, казни. Ларка работал в Пыточной башне не покладая рук. И. Б. Милославский, ссылаясь на царскую грамоту, запротестовал было, но ему великим государем в новые дела встревать было не велено. Федька Шелудяк, Алёшка Грузинов, Иван Красуля и многие другие были повешены. Один был сожжён живым за то, что у него нашли тетрадку заговорного письма. Менее виноватые были отправлены с Милославским на службу в верховые города. Воеводу, его дьяков и подьячих за поборы и взятки не наказывали: что же, пить-есть всякому надо, дело житейское… Батюшки, собравшись, долго решали, помавая главами, не причислить ли митрополита Иосифа к лику святых, и по зрелому обсуждению решили: не причислять…
Иосель прямо из сил выбился на службе великому государю московскому и решил, наконец, отдохнуть. Забрав в Белой Церкви всю свою бесчисленную семью, он отбыл в Голландию, и там, в Амстердаме, скоро возникло большое банкирское дело: «Иосель Диамантенпрахт с сыновьями». Банк вёл дела исключительно во всей Европе. Поэтому когда великому государю московскому понадобились деньги на введение войск иноземного строя, то его постельничий, человек великой остроты, глубокий московских прежде площадных, потом же дворских обхождений проникатель И. М. Языков, посоветовал ему попросить денег у голландских жидов, – хотя бы у достопочтенного господина Иосифа Диамантенпрахта. Было решено: попросить, но как бы между прочим, по пути. И снаряжено было посольство в Англию, которое и должно было заехать в Амстердам, чтобы узнать, как взглянут там на это дело. Во главе посольства был И. М. Языков, а советником при нём по торговым делам был именитый московский гость Иван Иванов сын Самоквасов.
Почтительный, но строгий клерк впустил их в поместительный, но тёмный кабинет достопочтенного господина Иосифа Диамантенпрахта. И. М. Языков вежливо осведомился, на каком диалекте желает с ними беседовать достопочтенный господин Иосиф Диамантенпрахт.
– Да ведь вы, кажется, москвитяне? – вежливо приподнявшись им навстречу и глядя на них поверх очков, проговорил банкир. – Тогда будем говорить по-русскому…
И вдруг он раскрыл рот и онемел.
– Иоська, да ведь это ты?!.– воскликнул вдруг Иван Иванов сын Самоквасов, тоже во все глаза глядя на еврея. – Ну оказия!..
– Ясновельможный пан воевода… – любезно осклабился Иосель. – Ну, могу вам сказать: встреча!.. А как драгоценное здоровьице глубокочтимой Пелагеи Мироновны?
– Гм… – откашлялся Иван Самоквасов. – Супружницу мою – разве ты забыл? – зовут не Пелагеей Мироновной, а Матрёной Ильинишной… Эх, память-то у тебя коротка!
– А да, да, да, да… – шлёпнул себя ладонью по лбу Иосель. – В самом деле! Ну конечно… Матрёна Мироновна… Здравствует она?
– Ничего, живём себе поманенечку…
– Садитесь, садитесь, гости дорогие… – проговорил достопочтенный Иосиф Диамантенпрахт, указывая гостям на глубокие бархатные кресла. – А помните, ясновельможный пан… гм… гм… как вы, бывало, всё посмеивались да приговаривали: кто кого?… Ну: кто же кого?…
И он весёлыми, умными глазками вежливо посмотрел на Ивана Иванова сына Самоквасова.
– Ты обскакал… – махнул рукой именитый гость.
– Хе-хе-хе-хе… – тихонько засмеялся достопочтенный господин Иосиф Диамантенпрахт. – Хе-хе-хе-хе… Но, как видится, и вам жаловаться не приходится…
– Нет, Бога гневить нечего… И мы ничего, живём, хлеб жуём… – сказал Иван Самоквасов. – Ну, одначе, мы к тебе по делу мимоездом заехали, посоветоваться. Только ты уж вот что: старое не поминай – может, у нас там и не всё ладно было, но…
– Ну, зачем?… Кто старое помянет, тому глаз надо выковыривать, как по-русски говорится… – сказал господин Иосиф Диамантенпрахт. – Чем могу служить?
И. М. Языков обстоятельно и очень дипломатично изложил дело. Еврей вытянул губы, как бы нюхая свои седые усы. Глаза его были скорее печальны.
– Видите ли, достопочтенный и сиятельный князь… – проговорил он медлительно. – Фирма немножко… ненадёжна…
– Как? Россия-то?
– Что ж что Россия?… – сказал задумчиво господин Иосиф Диамантенпрахт. – Возьмите первое: великий государь уже в годах, а наследник Феодор слабоват, а там ещё сыновья, да от двух разных матерей. И бояре крутят туда и сюда: то Нарышкины, то Милославские, то кто, то что… А внизу – казаки… Взять деньги, конечно, нетрудное дело, а вот кто платить-то будет, если – чего, конечно, упаси Боже… – великий государь… ну, что-нибудь с ним случится?… Впрочем, раз вы едете в Англию, то, может быть, на обратном пути вы понаведаетесь, а я тем временем посоветуюсь с сыновьями. О, они у меня такие головы, такие головы – ай-вай, дай Бог всякому министру таких детей иметь! И Иосиф, и Янкель, и Симхе, и Мойша, и Рувим, и Арончик, и Лейба, все…
Но когда на обратном пути российское посольство заехало договорить о делах в Амстердам, то достопочтенный господин Иосиф Диамантенпрахт, к великому прискорбию своему, в деньгах должен был отказать решительно и окончательно: фирма ненадёжна…
И действительно, дела на Москве как будто всё не клеились, tragoedia moscovitica всё продолжалась. Сперва при дворе чрезвычайно усилился думный боярин Артамон Сергеевич Матвеев, и, всё более и более входя во вкус власти и богатства, пользуясь своим влиянием на царя, первым выхлопотал у него незаконный указ 13 октября 1675 года о продаже крестьян без земли и тем окончательно свёл русского крестьянина на положение скота. Тут вскоре внезапно скончался великий государь Алексей Михайлович, и при дворе начались бешеные интриги и борьба за власть Милославских и Нарышкиных. На престол российский вступил больной царь Феодор, а именитый боярин Матвеев, обвинённый в ведовстве, ушёл в далекую ссылку в Пустозёрск, где и жил в великой нищете. Его верного слугу Орлика за то, что не донёс он своевременно о чернокнижных занятиях своего господина, сожгли. Потом, после скорой смерти Феодора, подняла великую смуту на Москве разбитная царевна Софья, о которой историки говорят, что она «даже занималась сочинением комедий для придворного театра». Она начала свою деятельность стрелецким бунтом, во время которого погибло много бояр, а между ними престарелый князь Юрий Алексеевич Долгорукий, усмиритель казаков, и только что вернувшийся из ссылки боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Избранный криком народным у Красного крыльца царём московским маленький царевич Пётр был в тени…
