Мысли прервала крикотня со стороны улицы. Катон тревожно обернулся – уж не его ли кто признал. Но это была лишь ватага подвыпивших юнцов, идущих рука об руку и горланящих на всю округу – как говорится, молодой задор, вызванный в том числе и выпитым. На проходе мимо рыбного прилавка один из них случайно задел лоток, и на улицу хлынул серебристый дождь из сардин. Моментально возникла товарка в окровавленном переднике и, размахивая ножом для потрошения, напустилась на виновника:
– Ты, ублюдок недоделанный! Глаза-то разуй!
Тот шутливо попятился и поднял руки:
– Ой, бабушка! У тебя одежка сзади задралась! Нож-то убери, порежешься!
– Ну-ка, собрал рыбу обратно на лоток! Быстро!
– Ага! Рвусь со всех ног!
– Ах ты наглец, рукоблуд эдакий, жопосуй!
– Да ты очнись, бабка! Уж золотой век на дворе. Новый император. Нынче Нерон у власти, и Рим снова станет великим, как он нам говорит. Рим теперь принадлежит молодым. Так что приткнись и рыбу свою сама собери.
Ватага двинула дальше, и Катон сошел на обочину, давая ей пройти. Но его заметили и стали совать в руки фляжку:
– Эй, друг! Выпей, не стесняйся!
Префект качнул головой:
– Да ладно, обойдусь.
– Не-не! Выпей с нами.
Катон почувствовал на себе любопытные взгляды прохожих. Не ровен час, кто-нибудь заметит. С фальшивой улыбкой Катон принял флягу, поднес к губам и сделал мелкий глоток. Содержимое обдало рот чем-то вонючим и жгучим. Он тут же откинул флягу.
– Боги, что здесь такое? Конское ссаньё?
Юнцы скорчились от хохота, в то время как Катон застыл, огорошенный мыслью, что ему только что дали хлебнуть мочи.
– Так это, как видно, оно и есть! – привизгивая, сквозь смех выдавил их заводила. – Самое дешевое вино во всем Риме! На Сатурналиях оно тут рекой течь будет! Ых-хы-хы!
Он залихватски хлопнул Катона по плечу, и ватага покатила мимо. Катон как мог отхаркался в сточный желоб обочины. Во всяком случае, в одном юнец прав: на праздники улицы наводнят людские толпы, в которых легко можно будет затеряться. Преторианцы и городские когорты будут слишком заняты слежением за порядком, чтобы разыскивать беглого префекта. Настроение на обратном пути в инсулу постепенно повышалось.
Оптимизма не убавило даже зловоние эсквилинских трущоб, и, поднимаясь по лестнице к себе, Катон беспечно насвистывал. Закрыв за собой дверь, плащ он повесил на колышек и с наступлением ночи свернулся под одеялом калачиком на своем тюфяке. Все силы за день иссякли, и даже перспектива очередной ночи среди тараканов не помешала ему заснуть крепко и самозабвенно, как никогда. Потому его не разбудили ни тревожные крики, ни грохотанье шагов по лестнице. Не пошевелился он и тогда, когда в квартиру из-под двери стали вползать сероватые космы дыма. Наоборот, тело Катона блаженствовало в тепле, когда по горящему зданию к нему начало близиться пламя.
Глава 22
Катона разбудил треск падающей каменной кладки. Он сел рывком, все еще осоловелый, с мутно гудящей от сна головой. Глубоко зевнув, тут же поперхнулся от едкого дыма, попавшего в пищевод. В комнате было темно, но из-под краев толстой шерстяной занавески на окне пробивались трепетные розоватые отсветы. Сонливость сгинула как не бывало, и Катон уже с закрытым ртом поднялся со скатки и прошел через комнату, едва не запнувшись о свою обувь. Глаза начинали слезиться. Сощурясь, он отдернул оконную занавеску. В комнату, полыхнув зноем, словно хлынуло рыжее зарево; Катон невольно отпрянул. Теперь из-под двери проглядывали ветвисто змеящиеся струи дыма.
– О боги, – выдохнул префект.
Вдевшись ногами в башмаки и нацепив на тунику пояс, он ненадолго замешкался. В углу комнаты стояло ведро воды, входящее в ежедневную плату. Катон подхватил ведро, а на другую руку набросил плащ.
Подняв дверной крючок, он осмотрительно выглянул наружу. На площадке сизой завесой густел дым, сквозь который снизу пробивалось розовато-огненное свечение. Несносный жар удушал. Из-за него спуститься вниз удалось всего на один этаж, дальше не получалось. Здесь тоже виднелись открытые двери, и Катон нырнул в ближайшую, чтобы как-то укрыться от свирепой жары. Комната в этой квартире была всего одна, а пол почти полностью занимали три разворошенные постели, а также открытый в углу сундучок, из которого хозяева в спешке повыхватывали все, что можно было вынести. Взгляд ухватил коряво выструганную фигурку гладиатора. На другой стороне комнаты находилось большое занавешенное окно, и Катон метнулся к нему. Изнутри струями просачивался подсвеченный изнутри дым. На площадь выходил небольшой, шаткого вида балкончик, на узкие доски которого Катон ступил с осторожностью. Основной пожар полыхал справа, и отсюда было видно, что сердцевина здания уже просела, выпростав на площадь обгорелые балясины кровли вместе с покореженными, частично обрушенными стенами из кирпича. Пожар норовил перекинуться на близстоящие инсулы. На расстоянии перетаптывалась толпа погорельцев и зевак, вскинув тревожно завороженные лица на столпы пламени.
– Гляньте! – выкрикнул оттуда высокий женский голос. – Там еще люди остались!
Над заревом вознеслось многоголосое «ах», но на помощь никто не двинулся. И винить людей за это было нельзя. Что они могли сделать для его спасения? Тут уж каждый сам за себя. Балкон находился в сорока локтях над улицей, так что прыгать опасно. Если и не убьешься, то все равно костей не соберешь. Надо изыскать какой-то иной способ. Эх, сейчас бы сюда веревку, любую… Мелькнула мысль разорвать на себе плащ, тунику и связать их с разбросанным по полу тряпьем. Хотя пока он будет с этим возиться, огонь наверняка пожрет и веревку, и того, кто по ней сползает…
Перед балконом в трескучем снопе искр взвился пронзительно-желтый язык пламени, заставив Катона отшатнуться обратно в комнату. Оставалось одно: прорваться сквозь огонь и выскочить из здания, или, во всяком случае, спуститься настолько, чтобы найти окно, через которое можно будет выпрыгнуть на улицу с минимальным для себя ущербом.
Префект плотнее завернулся в плащ и, схватив ведро воды, окатил себя с головы до ног – как оказалось, недостаточно, чтобы ткань намокла как следует. Катон огляделся и увидел, что по углам комнаты стоят еще два ведра. В одном тоже была вода, и он вылил ее на себя. А вот другое было до краев заполнено мочой; видимо, ее за плату готовились сдать сукновалу. Брезгливо морщась, Катон выпростал на себя и его. В ноздри ударил едкий запах. Откинув ведро, префект решительно вышел на площадку. Она уже дышала гибельным зноем, и он плотней надвинул на голову капюшон.
В эту секунду откуда-то сверху донесся крик о помощи – высокий, по-детски беспомощный. Ребенок. Катон тихо ругнулся. Однако дальнейшие действия выбирать не приходилось; повернувшись на каблуках, он через две ступеньки взбежал на верхний этаж, на плач. Здесь на пороге одной из квартир увидел худенького несмышленыша лет четырех-пяти. Ребенок был бос, в дырявой тунике, обеими ручонками зажимал себе рот, щурясь от сбегающих по чумазым щекам ручейков слез.
