— Его схоронить надо!
— Сделал! Наши тут могилку выкопали. С утра копали, земля-то твёрдая. И попа достал. У Власа греется.
— Тогда скорее! А гроб?
Эхе развёл руками.
— Теперь, князь, всякая щепка на счету! Так завернём!
Он подошёл к трупу и бережно поднял его, потом переложил на пол, достал кусок холста от летней палатки и аккуратно завернул им Алёшу.
Князь помогал ему и взял труп за голову, чтобы поднять.
— Подожди, людей кликну! — сказал Эхе.
— Не надо, — возразил князь, — понесём сами!
Они взяли Алёшу и вынесли из землянки. Эхе шёл впереди, неся его за ноги. Встречавшиеся люди набожно крестились. Невдалеке от землянки чернела яма, и князь опустил Алёшу подле неё. Эхе пошёл за священником и людьми.
Как сиротинку похоронили Алёшу, без гроба, креста и могилы. Невысокий холмик занесло в ночь снегом, и навеки скрылось даже место его погребения.
Князь вернулся к себе. В очаге пылал костёр, наполняя дымом тесную землянку. Князь лёг на лавку, на которой только что лежал труп Алёши, и заснул.
Он проснулся словно от толчка. Правда, его слегка толкал в плечо какой-то рослый, лохматый оборванец, но тот толчок, от которого проснулся Теряев, был изнутри и сразу сотряс всё его тело.
— Кто? Что надо? — пробормотал князь, быстро садясь и в темноте чувствуя, что кто-то стоит подле него.
— Ты, князь? Мне сказали, что ты тут, и я вошёл. Эх, темень! — произнёс кто-то хрипло.
Князь задрожал.
— Ты-то кто? Я князь! Что тебе нужно?
— Я-то? — ответил голос. Да я Мирон! До тебя еле дошёл. Три месяца шёл. Поляки кругом… холод, беда!
Князь вскочил на ноги, потом сел.
— От Людмилы? Говори, что. Сын, что ли? Или иные вести? Да говори же!.. Эхе! Эхе! Засвети светец!
Но шведа в землянке не было, и они продолжали разговор в темноте.
— Вести-то? — нехотя ответил Мирон. — Вести-то худые! Ой, худые! Нёс я к тебе их, а теперь и не рад!
— Что? Отвечай! Ах, да не мучь ты души моей!
— Чего мучить! Забрали их!
— Кого? — закричал князь.
— А всех: и Людмилу, и мать её, и мою матку, и девок всех! Я только и убег!
— Кто забрал?
— Царёвы сыщики. Налетели это и ну вязать, а потом увезли.
— Куда? Зачем?
Голова князя кружилась, он ничего не понимал.
— Сказывали, в земский приказ либо в разбойный… не упомню. Пришли это с Антоном, стремянным князя, твоего батюшки.
Что-то с грохотом упало пред Мироном и ударило его по ногам. Он нагнулся и нашарил тело князя. Испуганный, он выбрался из землянки и стал кричать.
На его крик прибежал Эхе.
— Чего ты, дурак?
— Дурак ты! — огрызнулся Мирон. — Иди скорее, огня засвети, князь помер!
Эхе в один прыжок очутился в землянке и тотчас высек огня. Светец тускло осветил помещение, и Эхе увидел лежащего на земле князя. Он торопливо поднял его. Князь вздохнул и очнулся.
— Иоганн! — тихо сказал он и вдруг залился слезами.
Швед растерялся.
— Князь! Миша! Чего ты? Ну, ну же!
— Ох, кабы знал ты! — князь оправился и сел на лавку. — Позови Мирона!
Эхе оглянулся, но Мирон уже скользнул в землянку и стоял подле князя.
— Ух! — сказал он. — И напугал же ты меня, князь!
— Договаривай всё! — тихо приказал ему Теряев. — Так, говоришь, Антон был?
— Антон! — подтвердил Мирон. — А раньше Ахлопьев.
— Жених её?
— Он! С того она и выкинула. Пришёл это Ахлопьев татем крадучись, да и шасть к ней… — И Мирон по порядку рассказал про посещение Ахлопьева и испуг Людмилы, а потом высказал свою догадку, близкую к истине.
Князь вскочил. Его слабость исчезла, глаза загорелись бешенством.
— Купчишка этот! О, я же поймаю его! Возьму за горло, внутренности вырву! Он скажет мне, что с Людмилой… покается! Отец! Что он мог отцу сказать? Я узнаю… всё узнаю!.. Скорее!
— Князь, куда ты? — остановил его Эхе.
— К Прозоровскому… в Москву проситься!
Без шашки, в одном кафтане князь ворвался в избу Прозоровского. Тот перекрестил его, услышав его просьбу.
— Очнись! — сказал он. — Непутёвое выдумал! На Москву! Да нешто пустят тебя ляхи? Тебя, как утку, подстрелят. Дурость одна.
— Пусти, князь! Если бы ты ведал горе моё!
— Что за горе?
— Не могу сказать тебе. Верь слову!
— Ну, ну! Тут у всех горе, не твоё одно!
— Князь, я не могу! Не могу я! Ах, Боже, да поверь ты мне, должен я!..
Теряев был вне себя. Прозоровский невольно пожалел его.
— Ну, ин будь по-твоему, — ласково сказал он, — подожди только малость. Я боярину про тебя доложу, без него нельзя.
— Завтра скажи!
— Ну, завтра! Иди, иди с Богом! Ишь, на тебе лица нет! По морозу такому без шапки. Совсем обеспамятел!
— Скажешь?
— Скажу! Завтра же скажу. Иди!..
Теряев вышел. Лютый мороз не знобил его, он не чувствовал резкого ветра, не видел дороги и, вернувшись в землянку, молча стал ходить взад и вперёд.
Эхе с тревогой глядел на его потемневшее лицо, на безумно горящие глаза и не решался заговорить с ним. Он узнал от Мирона про тяжкий удар, обрушившийся на голову князя, и думал: «Пусть перемучается. Легче станет!». Это было первое горе князя Михаила, настоящее горе, обрушившееся на него как гроза из чистого неба. Людмила пропала, царские сыщики увезли её, но куда? Зачем? При чём тут отец? Что мог наговорить Ахлопьев?
Мысли князя путались. Он по нескольку раз в день звал к себе Мирона и расспрашивал его о подробностях. Но подробности ещё больше путали его, и он решил, что только там, в Москве, он узнает всю правду. Пойдёт он к отцу и спросит прямо у него… Или нет: позовёт Антона, тот ему всё скажет. Ох, только бы на Москву скорее!
Князь ездил к Прозоровскому, но тот уклончиво говорил ему:
— Подожди, княже, не до тебя! У нас переговоры начались. Ждём вестей от ляхов!
Князь Михаил в отчаянии возвращался в землянку и говорил Эхе:
— Я убегу!
— Стыдно будет. Скажут: князь от своих людей бежал!
— Что же делать мне? Что делать?
— Терпи! Воевода отпустит — поедешь!
— Ах, скорее бы!
Так прошло недели две. Вдруг и князя, и других сотников, и даже Эхе позвали к ставке Шеина.
