Князь пытливо посмотрел на неё и спросил:
— Ты и будешь бабка-повитуха, что из Коломны?
Старуха отрывисто поклонилась князю в пояс и ответила:
— Истину, батюшка, молвил. Я и есть!
— А звать тебя?
— Звать, батюшка-князь, Ермиловной с Сорочьих.
— Ты же и княгиню пользуешь? Что с ней?
— С испуга выбросила, батюшка. Согрешила! Ты уж не будь к ней немилостив, — бойко проговорила она, снова отрывисто кланяясь.
Князь сверкнул на неё взором, но она не потупилась.
— Ведь не с охотки, — продолжала она. — Я к тому, что теперь она в расслаблении. Напугаешь её, руда
[25] бросится и не заговорить мне… Помрёт!
Князь вздрогнул и отступил.
— Помилуй Боже! — сказал он смиряясь. — А заглянуть можно?
— В щёлочку! Подь сюда!
Девки всё время стояли на коленях и давались диву, как сумела смирить Ермиловна грозного князя. Воистину привороты всякие знает.
— Посмотри и иди! — сказала тем временем старуха, — а я подготовлю её, болезную… После придёшь.
— Ладно, старая, — ответил князь и осторожно заглянул в щёлку.
В предбаннике, прямо на полу, на пышной перине лежала молодая княгиня в полубесчувственном состоянии. Бедная! Как побледнела она: лежит, что плат, белая. Лицо — осунулось, нос и подбородок заострились, а вокруг глаз легли тёмные круги. Сердце князя сжалось тяжёлым предчувствием. Он обернулся к старухе:
— Умрёт княгиня — не видать тебе Коломны!
— Зачем умирать! Жить будет, — ответила старуха. — Иди пока что, а то ещё по голосу признает, всполохнётся.
Князь осторожно вышел, прошёл в дом, вошёл в молельню, всю завешанную образами, и упал на колени пред иконою Николая Чудотворца. Некоторое время он лежал молча, прижавшись лбом к полу, потом поднял голову и, широко крестясь, заговорил:
— Святый угодник и чудотворец, вразуми и наставь! Да не знает моё сердце злой неправды, да не опустится рука моя на невинного. Владыко и чудотворец, не оставь милостью: помоги сына найти, а я за то воздвигну храм имени твоего. — Он обернулся к иконе Варвары-великомученицы. — Пошли, угодница, здоровья княгинюшке. Закажу паникадило чистого серебра в три пуда!
Он встал и приложился к образам; после того он, успокоенный, вышел на крыльцо и позвал Антона.
— Зови Степаныча! — сказал он, садясь на крыльцо.
Не подошёл, а подполз, как раньше Влас, к нему старший ключник.
— Ну, мой верный слуга, расскажи-ка мне, — начал с суровой усмешкой князь, — как ты скоморохов господским добром угощал да всю ночь с ними, старый пёс, бражничал?
— Смилуйся, князь! — стукаясь лбом, заголосил ключник, — с приказа княгинюшки брагой и пивом поил.
— Что же это она на всю ночь гульбу заказала вам всем? Не верится что-то!
— Смилуйся, князь! — повторил Степаныч.
Князь встал.
— А сведи меня к месту, где татьба соделана!
Степаныч поднялся и неуверенными шагами пошёл впереди князя.
— Тут, батюшка, — указал он на место, где из тына был выворочен тяжёлый столб.
Князь заглянул в яму.
— Ишь, локтя два земли выкопано, — сказал он, — одному и не управиться. А кто дозором ходил в ту ночь?
— Яшка Пузырь да Никашка, да Петька Гуляйко!
— Позвать!
Антон бросился к службам. Три здоровенных парня вышли и упали на колени.
— Чай тоже бражничали? — спросил князь с усмешкой.
— Бес попутал! — воскликнули все трое.
— А ну! Всыпь им столько батожьев, чтобы глаза на лоб вылезли, да здесь же, у колдобины! — распорядился князь и пошёл назад к крыльцу.
Княжие дружинники по зову Антона распнули парней и начали расправу.
— А кто с Мишенькой был? — спросил князь Степаныча.
— Пашка да Матрёшка, батюшка-князь!
— Позвать!
И опять, валяясь в ногах князя, завыли и заголосили две сенные девки. В знак печали они остригли свои длинные косы и разорвали сарафаны.
Князь злобно посмотрел на них.
— На том свете вы за раденье своё ответите, а теперь под Казань грех замаливать пойдёте. Есть там у меня вотчинка, а по соседству монастырёк. Туда и будете!
Пашка без чувств упала на землю.
Из толпы челяди выступил огромный детина и опустился на колени.
— Смилуйся, князь, невеста просватанная. Матушка-княгиня сама благословить изволила.
Князь нахмурился.
— Звать тебя?
— Аким, во псарях у твоей милости.
— Ты погоню правил?
— Истину говоришь. Только, что я мог? — он развёл руками. — Лошадёнки худые, кругом лес; опять, может, два часа, может, три спустя хватились. Они тропинками да чащей!
— С кем ездил?
— А тут пять людишек прихватывал.
— Всем по двадцати батогов! — решил князь и поднялся. — А его повесить! — сказал он Антону, указывая на Степаныча.
Стон и крики огласили усадьбу. Князь сидел в своей горнице и, сжимая голову руками, снова думал неотвязную думу.
«Кому надо? Не иначе, как по наговору сделано. И где спрятали? Может, и найти уже поздно. Убили, искалечили!» — вспомнил он, как недавно казнили скоморохов за то, что подьячего сына скрали и очи ему выжгли, вспомнил и вскочил, словно ужаленный.
О-о-о! И что за горемычная его доля! Что за муки-мученические!
«Искать! Погоня! А где искать? Куда гнаться? — Он снова сел. — Ну хорошо! Завтра и эти дни много скоморохов на Москву придут. Что же, всех в застенок не перетаскаешь!.. Ах, не будь этих дней, — снова с горечью подумал он, — нарядил бы погоню во все концы, сидел бы сам подле Аннушки! А тут тоска на сердце, душа — что туча, а должен ехать и со светлым лицом делить царскую радость».
Он заломил руки. Лестно отличие царёво, да подчас ой как тяжка его великая ласка.
— Батюшка князь! — окликнул его с порога Антон, — девка Наталья к княгинюшке тебя просит. Оповещена она.
Князь быстро встал, отёр тылом кулака глаза и пошёл к ней. Все ушли и оставили их одних. Уж и целовались они, и плакали! Горе словно крепче спаяло их, и князь, на миг позабыв о сыне, думал только о её здоровье.
— Как выздоровлю, по монастырям пойду. Отпусти меня, господин мой! — воскликнула княгиня.
— Да нешто я против? Молю Бога! Только сама-то ты, сама-то недолго недужься. Ты в монастыри, а я погоню наряжу да в разбойном приказе оповед
[26] сделаю, да боярину Петру Васильевичу отписку дам. Пусть он и в Рязани у себя поищет.
